Главная
Проект "Шанс"
Контакты
Помочь проектy
Новое на сайте
Публикуется впервые
Моя страничка
Обо мне
Конкурсы
Благодарность
Пpавила оказания первой помощи Школа выживания Созвездие талантов Магазин Тема дня: Интересные ссылки
Найти: на
Наши друзья:
 
<< стр. 1 2 3 4 >>
 
   

Среда, 13 января 1943 г.

Дорогая Китти!
Начала писать сегодня утром, но мне помешали, и вот заканчиваю сейчас.
У нас появилось новое занятие: заполнять пакетики мясным соусом в форме пудры. Это  новинка  фирмы  Гиз и К°. Господин  Куглер не  смог найти других исполнителей  этой работы, кроме нас,  да так и дешевле. Работу  такого типа выполняют заключенные в тюрьмах. Скучно до невозможности, постепенно тупеешь или начинаешь смеяться без причины.
А  во внешнем мире  происходят ужасные вещи.  Днем  и ночью  несчастных людей угоняют, разрешив взять с  собой лишь рюкзак и немного денег. Да и это у них отнимают  по дороге.  Семьи разлучают:  женщин, мужчин  и детей уводят раздельно. Бывает, что дети, вернувшись со школы, не находят дома родителей.
Или женщины, возвратившись с  рынка, обнаруживают дом пустым и заколоченным.
Не только  евреи, но и христианские  семьи  живут в  страхе, что их  сыновей угонят в Германию. Боятся все. Каждую ночь через  Голландию  летят самолеты, чтобы совершить налеты на немецкие  города,  и ежечасно  в  России и  Африке погибают сотни  и даже тысячи людей. Никого не  обходит горе. Война  по всей земле, и конца ей не видно, хоть и дела у союзников лучше.
А  нам здесь  так  хорошо по  сравнению с миллионами  других. Мы  живем спокойно  и  безопасно,  и  как  говорится, проедаем  наши  деньги.  Мы  так эгоистичны, что часто мечтаем вслух о том, как  будет после войны,  радуемся новой одежде и обуви. А ведь следовало бы экономить каждый цент, чтобы потом помочь нуждающимся.
Дети  за  окнами бегают  в тоненьких  кофточках, деревянных башмаках на босу  ногу, без курток, шапок  и чулок, и  никто  ничего  не  может  для них сделать.  Они  хотят  есть, с голодухи жуют морковку,  выходят  из  холодной квартиры на холодную улицу, чтобы  прийти в еще более холодную школу. Вот до чего дошла Голландия: на  улицах ребята выпрашивают  кусок хлеба у прохожих!
Ах, об  этих  ужасах  войны  можно  рассказывать часами,  но  мне  от  этого становится еще грустнее. Ничего не  остается, как ждать окончания страданий.
Ждут  евреи и христиане  -- весь земной шар.  А многим остается ждать только смерти.
Анна

Суббота, 30 января 1943 г.

Дорогая Китти!
Я  просто в бешенстве,  но не должна и  виду  подавать. А  мне  хочется кричать, реветь, топать  ногами, да еще взять маму  за плечи, потрясти из-за всех сил! Я не могу больше вынести постоянных упреков, унижающих  взглядов и обвинений, которые,  как стрелы  из лука, вонзаются в мое  тело, да так, что вытащить их очень  трудно. Хочу  закричать маме, Марго, Ван Даану, Дюсселю и даже папе:  «Оставьте меня в  покое, дайте мне,  наконец,  поспать нормально хоть одну ночь без промокшей от слез подушки, опухших глаз и тяжелой головы.
Хочу быть одной, свободной от всех, от всех и всего». Но нет, они никогда не узнают о моем  отчаянии, о нанесенных мне  ранах, да  я бы и  не  вынесла их сочувствия и добродушного снисхождения. Хочу кричать на весь мир!
Меня считают ломакой,  когда я говорю, и нелепой,  когда молчу. Грубой, когда  я отвечаю на  вопросы, и изворотливой,  если  мне в  голову  приходит какая-то идея. Я устала - значит, ленюсь, съела лишний кусок—эгоистка. Да и  вообще, я глупая, трусиха и чересчур расчетливая. В  глазах окружающих  я просто  невыносима. Хоть я и посмеиваюсь над их мнением и делаю вид, что мне на  него наплевать, я  хотела бы  попросить Бога дать  мне другой  характер, чтобы все так не нападали  на меня. Но это невозможно, собственную натуру не изменишь, да она у меня вовсе  не плохая, я  это чувствую. Я гораздо больше, чем это кажется со  стороны, стараюсь всем угодить, и часто смеюсь, чтобы не показать своих терзаний.
Не  раз после маминых  незаслуженных упреков я  прямо ей говорила: «Ах, твои слова  меня  абсолютно не трогают. Оставь  меня  в покое,  я все  равно безнадежный случай». Она тогда, конечно,  обвиняла меня  в грубости, дня два не разговаривала  со  мной, а потом все  это забывалось, как будто ничего не произошло.
Не  могу же я один  день  быть  кроткой и  послушной, а другой  на всех кидаться. Так что  я  лучше выберу  золотую серединку, которая на самом деле вовсе  не  золотая. Буду  держать  свои  мысли  при  себе и попробую так  же презирать  тех,  кто  презирает  меня.  Ах, если  бы я  это,  действительно, смогла...
Анна

Пятница, 5 февраля 1943 г.

Дорогая Китти!
Последнее время  я ничего не пишу о наших ссорах, но это не значит, что их нет. Господин Дюссель, который  в начале так переживал из-за столкновений в  доме  и  старался  примирить  стороны,  уже  давно  привык  и  больше  не вмешивается. Марго и Петера даже «молодежью» не назовешь, такие они  тихие и скучные. А я им прямая противоположность, и вот выслушиваю то и дело: «Марго и Петер так не делают, бери пример со своей милой сестры». Невыносимо! Должна  сказать  честно:  я вовсе  не хочу  быть похожей на Марго.  Она слишком вялая и  безразличная, ее легко уговорить, и она всем уступает. Я же хочу  быть  сильной духом, но держу это намерение при себе. Представляю, как бы все смеялись, если бы узнали о моих идеалах! За столом всегда чувствуется напряжение. К счастью,  до ссор  не доходит благодаря «едокам супа».  Так мы называем наших друзей снизу, которые часто заходят в обеденное  время, чтобы съесть с нами тарелку супа.
Сегодня  днем  господин Ван Даан опять начал ныть о том, что Марго мало ест. «Разумеется,  бережет  фигуру»,  - ехидно  завершил  он. Мама,  которая всегда заступается за Марго, сказала решительным  тоном: «Вашу бессмысленную болтовню слушать  невозможно».  Госпожа  Ван Даан покраснела как  рак,  а ее супруг уставился перед собой и промолчал.
Но  бывает  и очень весело.  Недавно госпожа  Ван Даан  болтала чепуху, которая  однако нас  всех рассмешила. Она рассказывала, что прекрасно  умела найти общий язык со своим отцом, и о том, что у нее было  много поклонников.
«И вот, что  мне  советовал  папа, - сказала  она,  - если  молодой  человек распустит  руки,  скажи  ему:  ‘Господин, я  порядочная  женщина!' Тогда  он поймет, с кем имеет дело». Мы хохотали, как над удачным анекдотом.
А  случается, что  Петер, несмотря  на  свой тихий нрав,  выдает что-то забавное.  Он  обожает иностранные  слова,  но применяет их  часто,  не зная толком  значения.  Однажды  днем  из-за  посетителей в  конторе мы не  могли пользоваться туалетом.  Петеру  понадобилось  туда  срочно,  но воду он  для конспирации не спустил. Чтобы предупредить нас о запахе, он повесил на двери записку  со словам «Svp, газ!» Разумеется, он имел в виду: «Осторожно, газ», но «svp» по-французски показалось ему элегантнее.  Он и понятия не имел, что это означает «пожалуйста»!
Анна

Суббота, 27 февраля 1943 г.

Дорогая Китти!
Пим   ожидает   высадки  союзников   каждый  день.  Черчилль  переболел воспалением легких, сейчас его здоровье постепенно восстанавливается. Ганди, индийский борец за свободу, проводит --  уже которую по счету  -- голодовку.
Мадам объявила себя фаталисткой. Однако кто больше всего боится перестрелок?
Она сама—Петронелла Ван Даан!
Ян  принес  нам  пасторское  послание епископов, оглашаемое в  церквях.
Звучит,   действительно,  красиво  и   трогательно.   «Не  опускайте   руки, нидерландцы, сражайтесь, кто как может, за свободу нашей страны, наш народ и нашу веру! Помогайте и действуйте, бросьте сомнения!»
Легко кричать эти слова с кафедры. Но помогут ли они? Во всяком случае, не нашим единоверцам. А  произошло такое, что  и вообразить трудно!  Хозяин этого дома продал его, не поставив об этом в известность ни Куглера, ни Кляймана. И вот как-то утром  новый  владелец  вместе  с  архитектором  пришел осматривать  дом.  К счастью, Кляйман был в  конторе,  он и показал господам все помещения, кроме нашего убежища, разумеется. Он извинился, что  (якобы) забыл  ключ от задней части дома, и  новый хозяин этим удовлетворился. Но если он появится снова и
проявит настойчивость? Страшно  представить, чем  это  может обернуться  для нас!
Папа  выделил из  картотеки для меня с Марго  карточки, у которых  одна сторона  не  заполнена. Они  предназначены  для учета прочитанных нами книг.
Будем записывать название книги, автора и год. Мой запас слов пополнился еще двумя: «бордель» и «кокотка». Для новых слов я завела специальную тетрадь.
У нас новый  способ распределения  масла и маргарина.  Каждый  получает свою порцию непосредственно на хлеб. Однако, не всем достается  поровну. Ван Дааны,  ответственные за приготовление завтрака,  мажут себе раза  в полтора больше,  чем нам. А мои милые родители решили не затевать из-за этого ссору.
Жаль: я считаю, что нечестным людям надо платить той же монетой.
Анна

Четверг, 4 марта 1943 г.

Дорогая Китти!
У   мадам  появилось  прозвище:   миссис  Бефербрук.  Ты,  конечно,  не понимаешь, почему, но я  сейчас объясню: по английскому радио часто передают выступления   пресловутого   мистера   Бефербрука   о   многочисленных,   но малоуспешных бомбардировках Германии. Госпожа Ван Даан не согласна ни с кем, даже   с  Черчиллем  и  со  всеми  обозревателями  новостей,   но  почему-то трогательно  соглашается  с Бефербруком.  Поэтому  мы решили, что она должна выйти за него замуж. Наше предложение весьма польстило мадам, и с тех пор мы называем ее миссис Бефербрук.
На склад  скоро придет новый  подмастерье, старого посылают в Германию.
Это, конечно, грустно, но для нас оборачивается хорошей стороной,  поскольку новый  работник  не знаком  с планировкой  дома.  Очень  мы  опасаемся  этих подмастерьев.
Ганди прекратил голодовку.
Черный рынок процветает. Мы бы обжирались до отвала, если бы у нас были деньги  на все, что  там  продается. Бакалейщик, поставляющий нам  картошку, закупает ее у  комитета сопротивления  и доставляет всегда, когда  в конторе только свои: о нас ему известно.
Дышать  у  нас  сейчас нечем,  все кашляют и чихают,  потому что  внизу перемалывают  перец. Стоит  кому-то подняться  наверх, как  тут же раздается звонкое «апчхи». Госпожа Ван Даан твердит,  что ни за что не спустится вниз: ей станет плохо, если она вдохнет еще больше перца.
Что-то мне папино предприятие не нравится: лишь перец да специи. Должно быть и что-то вкусненькое, например сладости.
Сегодня утром  у  нас  опять  разразилась словесная гроза  --  иначе не назовешь  упреки и  порицания,  исходящие от «благопристойных Ван Даанов»  и направленные на «недостойную Анну». Настоящая буря!
Анна

Среда, 10 марта 1943 г.

Дорогая Китти!
Вчера вечером у нас случилось короткое  замыкание, а на улице  стреляют непрерывно. К стрельбе и воздушным налетам никак не могу привыкнуть и каждый раз  ищу защиты в постели у папы. Наверно, думаешь, что я совсем ребенок, но попробовала  бы ты  испытать  это  сама:  за  грохотом  канонады  не  слышно собственного голоса. Наша фаталистка миссис Бефербрук чуть не расплакалась и все  шептала:  «О,  как   ужасно  громко  они  стреляют».  Лучше  бы  просто призналась, что ей страшно.
При свете свечей все  кажется не так жутко,  как  в темноте. Я дрожала, словно в лихорадке и умоляла папу зажечь свечку. Но он оставался неумолимым, и мы продолжали сидеть без света. Тут раздался треск пулеметов, это в десять раз ужаснее, чем  зенитки.  Тогда мама вскочила с постели и к неудовольствию Пима зажгла  большую  свечу.  В  ответ  на  его  ворчание она  сказала:  «Ты считаешь, что Анна - бывалый солдат? И достаточно об этом!» Рассказывала ли я о других страхах госпожи Ван Даан?  Поскольку  я  даю тебе полный отчет  о наших приключениях в Убежище, ты должна знать и о  них.
Недавно ночью  госпоже послышался подозрительный шум  наверху. Она, конечно, решила,  что это воры,  и  казалось,  даже различала  их громкое топанье.  В испуге  она разбудила мужа. Почему-то именно  в этот момент воры  исчезли, и единственные  звуки,  которые  услышал  господин  Ван  Даан, было испуганное биение сердца  фаталистки. «О,  Путти  (домашнее прозвище Ван  Даана)!  Они, конечно,  стащили  колбасу и  фасоль. А Петер? Он все еще у себя в постели?»
«Ну,  уж Петера  они  точно  не  украли,  спи,  пожалуйста,  и  не нервничай понапрасну!». Но мадам так и не сомкнула глаз.
А   несколько  дней   спустя  все  верхнее   семейство  было  разбужено таинственным  шумом. Петер поднялся с  фонарем на мансарду,  и что обнаружил там? Полчище больших крыс! Ясно,  какие воры  нас посещают! Теперь, чтобы по ночам избавиться от непрошеных гостей, мы укладываем Муши спать на чердаке.
Несколько дней назад  Петер  поднялся вечером  на мансарду  за  старыми газетами. Для опоры он машинально ухватился рукой за край люка. И... от боли и  испуга чуть не  свалился  с  лестницы.  Оказывается,  он положил руку  на большую  крысу,  а  она  его укусила. В окровавленной  пижаме,  бледный, как платок,  на дрожащих  ногах он  вернулся  в гостиную.  Да,  не очень приятно погладить крысу, а потом быть укушенным ею. Вот наваждение!
Анна

Пятница, 12 марта 1943 г.

Дорогая Китти!
Представь себе: мама Франк --  борец за права  детей! Если завязывается спор  о дополнительной порции масла для  юного поколения Убежища и  вообще овсевозможных проблемах  молодежи, то мама всегда на нашей стороне  и  обычно добивается своего, хотя частенько после основательных ссор.
Банка консервированного языка испортилась. Пир на  весь мир  для Муши и Моффи.
Ты  еще  не  знаешь, кто такой Моффи,  а он всегда жил  в конторе и  до нашего переезда  в Убежище охранял склад от крыс. Его «политическую»  кличку объяснить легко (7). Раньше на фирме  «Гиз  и К°» обитали два кота:  один нa складе, другой на чердаке. Если они встречались, то без драки не обходилось.
Складской кот всегда нападал  первым, зато чердачный неизменно побеждал. Как в  политике. В итоге  первого  стали называть  Немец  или Моффи,  а  второго Англичанин  или  Томми.  Томми  потом куда-то  отдали,  а  Моффи  остался  и развлекает нас, когда мы спускаемся в контору.
Последнее время мы  ели так много  коричневой и белой  фасоли, что я ее больше видеть не могу. При одной мысли тошнит. Хлеб по вечерам отменили.
Папа сейчас признался, что он не в настроении. Смотрит  очень  грустно, так жалко его!
Я просто помешана на книге «Стук в дверь» Инны Будир-Баккер. Прекрасный семейный роман,  только историческая обстановка, война, женская  эмансипация описаны не очень хорошо. Но должна признаться, это все меня мало интересует.
Ужасные налеты на  Германию. Господин  Ван Даан  не  в  духе.  Причина: сигареты кончаются.
Дискуссия на  тему  -- съедать или нет  запасы консервов—завершилась нашей победой.
На меня больше не налезают никакие туфли кроме высоких  лыжных ботинок, но ходить в них дома очень неудобно. Соломенные сандалии за 6.50 я проносила всего неделю, и они совсем развалились. Может, Мип удастся достать что-то на черном рынке.
Мне надо  подстричь папины волосы. Пим уверяет,  что после войны  ни за что не пойдет к другому парикмахеру, так он доволен моей работой. Вот только я часто прихватываю его ухо!
Анна

Четверг, 18 марта 1943 г.

Милая Китти, Турция вступила в войну. Все полны надежд. Ждем сообщений по радио.
 

Пятница, 19 марта 1943 г.

Дорогая Китти!
Уже спустя  час на  смену  нашей  радости пришло разочарование. Турция, оказывается, не  вступила в войну. Министр  сказал лишь,  что пора выйти  из нейтралитета.  А продавец  газет на  площади Дам  кричал вовсю:  «Турция  на стороне  Англии!»  Газеты, конечно, так и хватали  у  него из рук.  Так этот радостный слух дошел и до нас.
Банкноты в тысячу гульденов  объявили  недействительными.  Это  большой удар для спекулянтов,  нелегальных торговцев,  а также тех,  что скрывается.
Для размена тысячной купюры необходимо предъявить объяснение: как она попала в твои руки. Эти купюры можно использовать только для уплаты налогов, и то - лишь  до  конца недели.  А  со  следующей  недели  аннулируются и банкноты в пятьсот  гульденов. У  «Гиз и К°» скопилось  полно больших  купюр  с черного рынка, а налоги фирма давно уплатила вперед.
Для  Дюсселя   приобрели  ручную  бормашину,  и  теперь  мне  предстоит серьезное обследование!
Дюссель совершенно  безобразным образом игнорирует  правила Убежища. Он посылает письма не  только  своей  жене,  но  и  ведет в  свое  удовольствие переписку с разными другими людьми. И  при этом просит  Марго исправлять его ошибки  в голландском языке. Папа устроил Дюсселю строгий нагоняй и запретил Марго помогать ему. Кажется, переписка действительно прекратилась.
По  радио передали разговор «фюрера всех немцев» с обычными  солдатами.
Очень грустно было это слышать. Вопросы и ответы звучали примерно так.
- Мое имя Генрих Шеппель.
- Где был ранен?
- Под Сталинградом?
- Какое ранение?
- Отмороженные ноги и перелом левой руки.
Вот такой марионеточный спектакль по радио. Казалось, солдаты гордились своими ранами:  чем серьезнее, тем лучше.  Один - из-за того, что имел честь пожать руку вождю, не  мог от  умиления не произнести ни слова.  Пусть будет рад, что сохранил свои руки!
Я  случайно  уронила  мыло  Дюсселя  и  потом  еще  наступила на  него.
Попросила  папу  выплатить  Дюсселю компенсацию,  тот  может позволить  себе покупку мыла только раз в месяц.

Анна Четверг, 25 марта 1943 г.

Дорогая Китти!
Вчера вечером мы с мамой, папой и Марго  уютно сидели вместе, как вдруг вошел Петер и что-то прошептал папе на  ухо. Мне  удалось  различить  «упала
бочка на складе» и  «кто-то возится за наружной  дверью». Папа с Петером тут
же спустились на первый этаж.
Марго, хоть  и расслышала  то  же, что  я,  пыталась меня  успокоить. А испугалась я безумно и,  вероятно, побледнела, как  мел. Спустя две минуты к нам пришла госпожа  Ван  Даан: она слушала внизу  последние известия, но Пим наказал ей выключить  радио и как можно тише подняться наверх. А  как пройти тихо по  нашей скрипучей  лестнице? Еще пять  долгих  минут,  и явился Пим и почти сразу за ним Петер  - оба белые от волнения: они, оказывается, все это время  просидели под лестницей,  прислушиваясь к каждому звуку.  Сначала все было спокойно, но вдруг раздались два громких удара, как будто кто-то в доме хлопнул дверью.  Пим мгновенно взбежал к нам, а Петер предупредил Дюсселя, и тот после долгой возни и канители, наконец, тоже к нам присоединился. Все мы на цыпочках отправились на этаж выше, в комнату Ван Даанов. Господин лежал в постели  с  простудой,  и мы, выстроившись у его ложа,  рассказали шепотом о наших  опасениях. Каждый раз,  когда больной кашлял, мне и  госпоже Ван Даан казалось,  что  мы умираем  от страха. Но вот кто-то сообразил дать больному кодеин, и кашель немедленно прекратился.
Снова   ожидание,  но  ничто   не  нарушало   тишины.   Очевидно,  воры рассчитывали, что дома никого нет и,  услышав наши шаги, сбежали. Как назло, мы  оставили  радио включенным на  английской  волне и  стулья вокруг  него.
Теперь, если дежурные противовоздушной обороны заметят, что дверь взломана и вызовут полицию,  неизвестно, чем это обернется для нас. Наконец папа, Петер и даже Ван Даан  (он встал с  постели и  оделся) решили  спуститься вниз, на всякий  случай они вооружились тяжелым молотком. Дамы, включая меня и Марго, остались ждать  наверху в томительном  напряжении. Через пять минут  мужчины вернулись и сообщили, что в доме все спокойно. Все же решили из осторожности не  включать  краны  и не  спускать  воду в  туалете.  А  всем  от волнения, разумеется,  срочно  туда  потребовалось,  можешь  себе  представить  запах, оставшийся после наших посещений.
Беда, как правило, приходит  не одна. Вот и сейчас так. Во-первых, часы с  башни Вестерторен  перестали  бить,  а  это нас всегда  так  успокаивало.
Во-вторых, господин  Фоскейл  ушел накануне раньше обычного, и мы  не знали, передал ли он ключ Беп и не забыл ли закрыть дверь на замок.
Но несмотря на все сомнения, мы волновались уже меньше, ведь с четверти девятого - когда воры дали о себе знать - до половины одиннадцатого все было тихо. Мы  вдруг сообразили, что вряд ли вор ранним вечером, когда еще светло и  на  улице есть  прохожие, стал бы пытаться взломать дверь. Очевидно,  шум донесся  из соседнего склада, где  еще велись работы. А из-за тонких  стен и наших страхов мы вообразили себе всякие ужасы.
Все пошли спать, но сон не приходил. Мама, папа  и господин Дюссель так и не сомкнули глаз, а я, если и спала, то  совсем чуть-чуть.  Сегодня  утром мужчины спустились  вниз,  чтобы проверить входную дверь. Она была на замке,
все в порядке!
Но  происшедшее оставило тяжелый след.  Мы, разумеется,  рассказали обо всем в ярких красках всем помощникам из конторы. Хорошо  смеяться, когда все позади! Только Беп понимает нас по-настоящему.
Анна
P.S. Туалет  оказался забитым,  папе пришлось палкой  проталкивать  его содержимое,  включая  рецепты консервов  из клубники  (используемые  нами  в качестве туалетной бумаги). Палку он потом сжег.

Суббота, 27 марта 1943 г.

Дорогая Китти!
Мы окончили  стенографические курсы и  теперь  упражняемся на скорость.
Какие  мы все-таки молодцы!  Снова  расскажу о том, как я тут убиваю  время, иными словами, стараюсь, чтобы дни  прошли как можно  скорее, и  приблизился конец  нашему  подпольному существованию.  Я обожаю  мифы, особенно  древние римские  и  греческие. Все  считают  это минутным  увлечением, не  может  же девочка  моего  возраста всерьез  интересоваться богами. Что ж, так  я  буду первой!
Господин Ван Даан простужен, точнее, у него слегка побаливает горло. Но он  поднял вокруг этого гигантскую  суматоху: полоскание ромашковым настоем, компрессы, смазывания, прогревания и плохое настроение в придачу!
Раутер (это весьма высокопоставленный фашист) заявил: «Все евреи должны до  первого июня покинуть  страны, находящиеся под властью  Германии.  Со  2 апреля  по 1 мая утрехтская провинция будет полностью санирована  (словно мы какие-то тараканы...),  а с 1 мая по 1  июня -  северная и южная провинции».
Как  больной и  ненужный скот, людей гонят к месту убоя. Не буду продолжать, мысли об этом вызывают лишь кошмары.
Но  есть  и  хорошая  новость:  немецкую контору по найму рабочей  силы подожгли борцы  сопротивления. А несколько дней спустя - и регистратуру. Они переоделись в  немецкую полицейскую форму,  обезвредили охрану  и уничтожили кучу важных документов.

Четверг, 1 апреля 1943 г.

Дорогая Китти!
Нам  сейчас вовсе  не  до  розыгрышей (видишь дату?), скорее  наоборот.
Сегодня я  опять убедилась в правильности пословицы: «Приходит беда, отворяй ворота».
Во-первых,  у  нашего   неутомимого   оптимиста,  господина   Кляймана, случилось вчера  желудочное кровотечение, и  теперь он  должен  минимум  три недели  оставаться   в  постели.  Не  рассказывала  ли  я  тебе,  что  такие кровотечения случаются  у него довольно  часто, и против них нет  лекарства.
Во-вторых, у Беп  грипп.  В третьих,  господин Фоскейл  на  следующей неделе ложится в больницу. Вероятно, у него язва желудка, и предстоит операция. А в четвертых, на переговоры приехали  клиенты фирмы Опекта из Франкфурта.  Папа все  до мелочей обсудил накануне  с  Кляйманом,  а  теперь --  поскольку тот заболел - вместо него надо срочно подготовить Куглера. Господа из Франкфурта прибыли, и  папа очень разволновался. «Ах, если бы я мог спуститься вниз», - повторял он.
«Так  ложись на пол,  и  ты услышишь все, о чем  говорят в директорском кабинете».  Папино  лицо просветлело, и вчера  в пол одиннадцатого утра он с Марго (два уха лучше  одного)  улеглись  на пол.  Но обсуждение  растянулось
почти на весь рабочий день, а  папа после обеденного перерыва  уже был  не в состоянии  продолжать «прослушивание»: его буквально скрючило от непривычной и  неудобной   позы.  В   половине  третьего   я  заняла  его  место,  Марго присоединилась ко мне.  Переговоры были длинными и скучными, в результате  я заснула на твердом и холодном линолеуме. Марго  боялась до меня дотронуться, тем  более,  позвать:  вдруг услышат  внизу. Через полчаса  я  проснулась  в испуге, и оказалось, что ровным счетом ничего не запомнила. К счастью, Марго слушала лучше.
Анна
 

П ятница, 2 апреля 1943 г.

Дорогая Китти!
Ах, мой список грехов пополнился чем-то ужасным. Вчера вечером я лежала в  постели  и ждала папу,  чтобы  вместе помолиться и  пожелать  друг  другу спокойной ночи. Но тут в комнату зашла  мама, села на  мою  кровать и  робко предложила: «Анна,  давай  помолимся вместе.  Папа пока не может  прийти». Я ответила: «Нет, мама». Она поднялась, постояла немного, потом медленно пошла к двери. Но  вдруг повернулась  ко  мне  с  выражением  страдания  на лице и сказала: «Я не могу сердиться на тебя. Насильно любить не заставишь».
Я осталась в постели, и подумала,  что поступила жестоко, оттолкнув  ее так  грубо. Но иначе ответить я не могла.  Не  умею притворяться  и не  хочу молиться с ней вместе.  Да  из этого  ничего  и не  вышло бы. Мне было жалко маму,  и  даже  очень:  впервые  я заметила,  что мое холодное отношение  ей небезразлично. Я видела, какое  грустное у нее было лицо, когда она сказала, что насильно  любить не заставишь. Горькая правда в  том, что она сама  меня оттолкнула, и  я тоже  не  ощущаю  ее любви ко мне. Ее бестактные замечания, шутки, совершенно не  воспринимаемые  мной...  Каждый раз  у меня  сжимается сердце от ее жестоких слов, а сегодня ей стало больно из-за моей холодности. Пол ночи она плакала  и почти не спала. Папа теперь не смотрит на меня, а если я случайно ловлю его взгляд, то читаю в нем: «Как ты могла быть такой бессердечной и причинить маме страдание!»
Теперь все  ждут от меня  извинений, но их не будет. То, что я  сказала маме, она бы и рано или поздно узнала. Всем кажется,  что я бесчувственна  к слезам  мамы и  взгляду  папы, да так  оно  и есть. Наконец они  поймут, как трудно мне приходится из-за их непонимания. Маму, конечно, жалко, она просто не  знает, как теперь обращаться со мной. Но я не отступлю: буду  продолжать молчать и оставаться  холодной. И всегда говорить  только правду, потому что
чем дольше ее скрываешь, тем труднее потом высказать.
Анна

Вторник, 27 апреля 1943 г.

Дорогая Китти!
Весь дом гремит из-за ссоры. Мама и я, Ван Даан и папа, мама и мадам— все злятся  друг на друга. Ничего  не скажешь  --  весело!  А вечный  список Анниных грехов очередной раз вынесен на обсуждение.
В  прошлую  субботу контору снова посетили господа из-за  границы.  Они просидели до шести часов,  а  мы  наверху  и пошевелиться не смели.  Ведь  в директорском  кабинете сверху слышно любое движение. Я буквально  больна  от
этого бесконечного сидения!
Господина  Фоскейла  положили  в  больницу, а  господин  Кляйман  снова работает, его желудочное кровотечение в этот раз  удалось быстро остановить.
Он  рассказал, что  немецкая  регистратура  уничтожена  благодаря содействию пожарных: останавливая огонь, те залили все бумаги водой. Вот молодцы! Отель Карлтон  разрушен. Два английских самолета  с большим  грузом  зажигательных бомб на борту упали как раз на  офицерский клуб. Часть  улицы сгорела дотла.
Бомбардировки  немецких  городов  усиливаются с каждым днем.  По ночам очень неспокойно, от недосыпа у меня появились черные круги под глазами.
С едой у нас перебои.  На завтрак  сухарики  и заменитель кофе. На обед уже  две недели  поочередно  -  шпинат  или  салат. Картофелины  в  двадцать сантиметров длиной  отдают  гнилью. Приезжайте к  нам в Убежище, если хотите похудеть! Верхние просто заходятся в жалобах, мы еще как-то держимся.
Всех мужчин,  которые  воевали в 1940 году или были  мобилизованы  (8), теперь отправляют  на работы  в лагеря. Это, несомненно, предосторожность на случай высадки союзников!
Анна

Суббота, 1 мая 1943 г.

Д орогая Китти!
У  Дюсселя день рождения. Он все  твердил  заранее, что отмечать его не собирается,  но  увидев   Мип  с  большой   сумкой,  наполненной  свертками, возбудился,  как ребенок. Его  ненаглядная  Лотта передала  в подарок  яйца, масло,  печенье,  лимонад, хлеб, коньяк,  кекс,  цветы,  апельсины, шоколад, книги и почтовую бумагу. Он расставил все подарки на столике и не прикасался бы к ним три дня, если бы это было в его воле. Старый болван!
Только не  подумай,  что он голодает: в его шкафу  мы обнаружили  хлеб, сыр, джем и яйца. Подумать только, мы его  спасли, приютили, приняли со всей любовью, а  он за нашими спинами набивает живот. А ведь мы все делили с ним!
А что еще хуже: так же мелочно он ведет себя с Кляйманом, Фоскейлом и Беп— и им от него не перепадает  ни крошки. Апельсины, которые так нужны Кляйману для поправки здоровья, Дюссель считает куда важнее для собственного желудка.
Прошедшей  ночью  я  четыре  раза начинала собирать  вещи,  так  ужасно палили. Сегодня для таких случаев я решила заранее подготовить  чемоданчик с самым необходимым. Вот только вопрос: куда нам бежать?
Вся  Голландия искупает вину  за забастовки  рабочих.  Введено  осадное положение,  и каждого лишили одного талона на масло. Наказывают нас,  словно маленьких детей!
Сегодня  я вымыла  маме голову, что здесь совсем  не просто. Во-первых, кончился шампунь, а зеленое мыло ужасно клейкое. Во-вторых, хорошо расчесать волосы невозможно: в семейной расческе осталось не больше десяти зубьев.
Анна

Воскресенье, 2 мая 1943 г.

Дорогая Китти!
Когда я думаю о нашем сегодняшнем существовании, то каждый  раз прихожу к  выводу, что  по сравнению  с другими евреями  мы  живем,  как  в раю.  Но наверно, вернувшись потом к обычной жизни, мы с удивлением будем вспоминать, как мы  здесь  опустились --  мы, в прошлом такие правильные и аккуратные. А сейчас наши манеры никуда не годятся. Например,  клеенка на столе ни разу не менялась, и от частого употребления выглядит, конечно, не лучшим образом. Я, как  могу, пытаюсь привести ее в порядок, но тряпка - новая в  момент нашего прихода сюда—уже превратилась в  сплошную  дырку. Так что, как ни три  -- толку мало. Ван  Дааны всю зиму спят на одной и той  же фланелевой простыне, которую тут не постираешь: стирального порошка едва хватает, да он к тому же никуда не  годится. Папа  ходит в  поношенных брюках, а  его  галстук совсем истрепался. Мамин корсет сегодня буквально развалился от старости, и его уже не починишь. Марго носит лифчики на два размера меньше, чем следует, и у нее с мамой три зимние рубашки на двоих. А мои стали совсем малы: даже до живота не  достают. Казалось бы, это не так важно. И все же  я  иногда не могу себе представить:  как мы, у которых все пришло в негодность—от моих трусов до папиной  кисточки для бритья—сможем снова жить в таком же довольстве, как жили раньше.
Анна

Воскресенье, 2 мая 1943 г.

Дорогая Китти!
ВОТ ЧТО ДУМАЮТ О ВОЙНЕ ЖИТЕЛИ УБЕЖИЩА
Господин Ван Даан.
Этот всеми глубокоуважаемый господин прекрасно разбирается в  политике.
И он предсказывает, что сидеть нам здесь до конца 43 года. Вот как долго еще придется терпеть. Но кто может поручиться, что война, которая всем  приносит только  горе  и  разрушение,  к тому  времени  кончится?  И  как можно  быть уверенным,  что с  нами  и другими  подобными нам затворниками за  это время ничего не случится?  Никто! И поэтому мы всегда в напряжении:  от ожидания и надежд, но также страха. Мы боимся звуков, как с улицы, так и в доме, боимся выстрелов и  сообщений в газете.  Кто  знает, может, и нашим покровителям не сегодня-завтра придется укрыться. «Укрыться»  стало  привычным словом  и для многих вынужденной мерой. Наверно, по отношению ко  всему населению их число невелико.  Но  думаю,  что  после  войны  мы удивимся,  узнав,  как  много в Голландии хороших  людей, предоставивших (за деньги или нет) кров евреям или христианам,  у  которых тоже  были причины  уйти в  подполье.  И  еще трудно поверить, что у многих голландцев сейчас фальшивые документы!
Госпожа Ван Даан.
Когда эта прекрасная (как  кажется ей самой) дама узнала,  что получить поддельный паспорт не так  трудно, как прежде, она предложила достать их для всех нас.  Как  будто это  проще  простого, и денег у  нас  куры  не  клюют.
Высказывания мадам часто  выводят ее Путти из себя.  И не удивительно: стоит послушать высказывания Керли: «После  войны я  приму  крещение», а уже через день:  «Я всегда мечтала  жить в Иерусалиме, только среди евреев я  чувствую себя дома!»
Пим.
Настоящий оптимист, и его оптимизм всегда обоснованный.
Господин Дюссель.
Обычно  несет  всякую  чушь,  и  никто  не имеет  право  возразить  его светлости. Такова позиция Альфреда Дюсселя:  он держит речь, а другие должны помалкивать. Но Анна Франк с этим решительно не согласна!
Мнение  остальных  обитателей Убежища о  ходе войны не интересно.  Лишь вышеупомянутые четверо разбираются в политике, а  по правде, только двое. Но госпожа Ван Даан и Дюссель тоже причисляют себя к таковым.
Анна Вто

рник, 18 мая 1943 г.

Дорогая Кит!
Я  оказалась случайной свидетельницей  воздушного боя  между немецким и английским самолетами. К сожалению, английский  самолет загорелся, и летчики прыгнули  с парашютом. Наш молочник как раз увидел  их на обочине—четырех канадцев, один  из которых бегло говорил на голландском. Тот попросил у него сигарету  и сказал,  что команда состояла из шести  человек. Пилот сгорел, а что с пятым—неизвестно. Четверых уцелевших (без единой царапины!) забрала Зеленая полиция (9).  Можно  только восхищаться их спокойствием и силой духа после пережитого!
Хотя довольно  жарко,  мы  должны  через день  включать  камины,  чтобы сжигать наш мусор. Выбрасывать его в баки конторы строжайше запрещено, не то работники архива  могут что-то заподозрить,  и такой незначительный  просчет выдаст нас всех.
Все студенты должны подписать заявление  о том, что  они  симпатизируют немцам  и  одобряют  новый  порядок. Восемьдесят процентов  отказались пойти против   совести  и,  следовательно,  не  подписали.  Это  не  осталось  без
последствий, и теперь всех неподписавших  отправляют  на работу в  Германию.
Так скоро в Голландии и молодежи не останется!
Из-за  сильной  стрельбы  мама  в  последнюю  ночь  закрыла окно,  а  я забралась в постель к Пиму. Вдруг мы слышим, как наверху мадам выпрыгнула из постели—уж  не Муши ли  ее укусил! Сразу за  этим  последовал удар  такой силы,  что казалось: бомба взорвалась рядом  с моей  кроватью. Я  закричала:
«Свет! Включите свет!»
Папа зажег лампу. Я ожидала, по крайней мере, пожара в  доме, но  у нас все было спокойно. Тогда мы поспешили наверх: узнать, что же  там случилось.
Ван Дааны сидели у окна и  смотрели на  зарево. Господин Ван Даан утверждал, что горит совсем близко, а госпожа думала, что огонь захватил и наш дом. Она вся тряслась и вскакивала от каждого удара. Дюссель спокойно курил сигарету, а  мы  спустились  и  снова залезли в свои  постели. Не прошло  и пятнадцати минут, как  стрельба  возобновилась. Мадам  бросилась  в  комнату Дюсселя  в поисках защиты, которую ей, по-видимому, не мог дать ее благоверный. Дюссель встретил  ее  словами:  «Добро  пожаловать,  дитя, в  мою  кровать!» Как  мы хохотали... И наш страх совсем исчез.
Анна

Воскресенье, 13 июня 1943 г.

Дорогая Китти!
Папа поздравил  меня  с днем рождения  в стихах, которые  ты непременно должна  прочитать. Поскольку Пим  написал свое творение на  немецком,  Марго засела за перевод. Суди сама, как  она преуспела в своем добровольном труде.
Пропущу начало:  короткое  перечисление событий  года.  А  вот,  что следует потом:
Ты самая младшая, и это - злой рок,
Ведь каждый готов преподать свой урок.
Мы старше, мы лучше, мы знаем...
И вот, такое ты слышишь почти целый год.
Ошибки свои разбирать не хотим
А вот на чужие-то мы поглядим!
Не молоды мы, за плечами года,
И нам возражать ты не смей никогда.
Тебя ежедневно мы учим с утра,
Поскольку тебе мы желаем добра. Ты любишь работать, учиться, читать
И время напрасно не станешь терять.
Но вот есть проблема: рубашка мала,
И брюки, и туфли, и жизнь не мила!
Растешь слишком быстро, не знаю, как быть,
Ведь скоро совсем будет не в чем ходить... Куплет, посвященный  еде, Марго не смогла перевести в рифму, поэтому  я его пропущу. Ну и как тебе нравится это произведение?
Кроме стихов я  получила  чудесные подарки. Например, толстую книгу  на мою  любимую тему:  римская и  греческая  мифология.  В  сладостях  тоже нет недостатка:  каждый  поделился со  мной  последним. Так что меня,  как самую младшую в нашем  подпольном семействе, слишком балуют,  больше, чем  я этого заслужила.
Анна
 

Вторник, 15 июня 1943 г.

Дорогая Китти!
У нас здесь много чего произошло, только боюсь, что моя пустая болтовня тебе надоела, и ты уже не рада так  часто  получать  от меня письма. Поэтому ограничусь кратким описанием.
Господину  Фоскейлу  так  ничего  и  не вырезали. Когда сделали надрез, обнаружили рак  желудка в такой  запущенной  стадии,  что операция уже  была бесполезна. Разрез зашили,  больного три  недели продержали  в больнице, где его  хорошо  кормили,   а  потом  отпустили  домой.  Но  сделали   при  этом чрезвычайную глупость: рассказали  бедняге, что  его ожидает. Теперь он не в состоянии работать, сидит  дома в  окружении своих восьмерых детей и  думает только о предстоящей смерти. Мне его ужасно жалко милого Фоскейла, и я очень переживаю,  что мы не можем его  навестить,  поскольку не выходим  на улицу.
Думаю, что  мне  бы  удалось  его  отвлечь  и подбодрить. Нам его  очень  не хватает! Он рассказывал нам обо всем, что происходило на складе и в конторе.
Он помогал нам и поддерживал нас лучше всех.
В следующем месяце наша фирма должна сдать новым властям радиоприемник.
Вместо  него,  нашего  большого  «Филипса»,  мы  получим   крошечное  радио, приобретенное  Кляйманом  на черном  рынке. Так жаль приемника,  но дом, где скрываются люди,  должен  быть  вне  подозрений! А новое радио мы,  конечно, установим у  нас  наверху. Нелегальный  приемник присоединится к нелегальном евреям, живущим на нелегальные продуктовые карточки.
Каждый  пытается приобрети  старое радио, чтобы сдать его вместо своего «источника мужества». Я не  преувеличиваю - чем хуже ситуация  за окном, тем важнее голос  из эфира,  который  каждый раз  призывает не  терять  надежду:
«Поднимите головы, соберите силы! Придет день и наступят иные времена!»
Анна

Воскресенье, 11 июля 1943 г.

Дорогая Китти!
В который раз я снова обращаюсь к теме  воспитания. Должна сказать, что очень стараюсь  быть приветливой, милой и всем помогать. И вообще, готова на все,  чтобы  замечания не сыпались на меня  непрерывным потоком.  Так трудно стараться для людей, которых не выносишь, ведь это значит - притворяться. Но я замечаю, что достигаю  гораздо большого, проявляя иногда лицемерие, вместо того, чтобы по моей старой привычке высказывать свое  мнение (хотя никто его не спрашивает и не считается с ним). Конечно, я не всегда  последовательна в этой роли и не могу сдержаться в случаях явной несправедливости. И тогда все снова целый месяц  твердят  о самой несносной  грубиянке на свете. Не правда ли, меня можно  пожалеть? К  счастью, я не нытик  по натуре, иначе скисла бы совсем и не смогла сохранить хорошее настроение.
Стараюсь  увидеть  смешное  в этих  нападках,  но это проще, когда  они направлены на кого-то другого, а не на тебя лично.
Теперь о другом.  Я  решила  (и это  далось  мне нелегко)  стенографией больше не заниматься. Во-первых, тогда я смогу уделять больше времени другим предметам, во-вторых,  из-за глаз:  у меня с ними неприятности. Я становлюсь все больше близорукой,  и мне давно пора носить очки. (Представляю себе, как потешно я в них буду выглядеть!). Но ты знаешь: мы сидим в подполье...
Вчера все в доме  только и говорили, что  об Анниных глазах,  и  у мамы даже  возникла  мысль: не пойти ли мне к окулисту с госпожой Кляйман? У меня голова  закружилась  от  такой  идеи - это  не что-нибудь!  На улицу! Только
представить  себе: на улицу! Даже думать  об этом странно. Сначала я страшно испугалась, а потом обрадовалась. Но все не так просто: не все согласились с этим  решением, хотя Мип  была  готова  идти  со мной хоть  сейчас.  Но нет, сначала нужно  было  хорошо  обдумать, можем ли  мы так рисковать. А  я  уже схватила свой  серый плащ из шкафа, оказавшийся  таким  маленьким, как будто его носит  моя младшая сестренка. Он не  застегивается, и кайма распоролась.
Ужасно любопытно,  пойду я все-таки  к врачу или нет. Думаю,  что  нет.  Тем более, англичане  высадились в  Сицилии, и папа  предсказывает скорый  конец войне.
Беп приносит мне и Марго много бумажной работы, которой  мы очень рады.
И  Беп  теперь  меньше  загружена.  Сортировать  письма  и  делать записи  в приходной книге может каждый, но мы стараемся особенно.
Мип  --  настоящий  ломовой  ослик,  столько  таскает  на  себе!  Почти ежедневно где-то достает для нас овощи и привозит их на велосипеде в больших сумках. А по субботам приносит каждому по пять библиотечных книг. Поэтому мы не  можем дождаться субботы, как  маленькие дети - подарка. Обычным людям не понять, что  означают книги для жителей Убежища.  Чтение,  учеба  и радио— только этим мы живем.
Анна

Воскресенье, 13 июля 1943 г.

С ТОЛИК
Вчера днем, получив заранее разрешение папы, я спросила Дюсселя (причем очень  вежливо!),  не  станет  ли он  возражать, если  я буду  дополнительно заниматься за  письменным  столиком в нашей комнате  два  раза  в  неделю  с четырех до пол шестого. Сейчас этот  столик  в моем распоряжении ежедневно с пол третьего  до  четырех, поскольку Дюссель  в это время  спит. А остальное время он—единственный хозяин всей  комнаты.  В гостиной днем всегда очень шумно, там не позанимаешься, да и за общим столом обычно сидит папа.
Так что все права на моей стороне, и даже можно было обойтись без такой вежливой  просьбы. Но угадай -  что ответил  многоуважаемый Дюссель?  «Нет!»
Наотрез, без комментариев: «Нет!»
Я была  возмущена и  решила так просто  не отступать, поэтому попросила его объяснить причины  отказа. И вот как он  ловко  дал мне  отпор:  «Я тоже должен работать: завершить  свой учебный курс, не  зря же я  его  начал. Это
настоящая  работа, а  не какая-нибудь мифология, вязание и книжки.  Тоже мне серьезные занятия. Нет, стол я не уступлю!»
Мой ответ: «Господин  Дюссель, я ведь  тоже учусь. И мне  на это дается слишком  мало  времени.   Очень  прошу  вас  серьезно  подумать   над   моим предложением».
После этих слов вежливая Анна повернулась и  ушла и  целый  день делала вид, будто  не  замечает профессора. Я просто  кипела от злости,  и находила Дюсселя  невозможным  (так  оно   и   есть!),  а  себя  очень  тактичной   и обходительной.
Вечером  мне  удалось остаться  наедине  с Пимом.  Я  рассказала ему  о положении  дел  и  обсудила  дальнейшие  действия.  Уступать  Дюсселю  я  не собиралась и  хотела разрешить проблему сама, без вмешательства других. Папа дал мне несколько советов и предупредил, что  лучше отложить спор до завтра: сейчас я слишком на взводе. Но я не могла ждать, и когда посуда была вымыта, начала с Дюсселем разговор. Папа сидел в соседней комнате, что придавало мне уверенности.  Я  начала: «Господин Дюссель,  боюсь, что  вы не нашли  нужным подумать  о   моей  просьбе,  не  могли  бы  вы  все-таки  отнестись  к  ней внимательнее?». Дюссель ответил с милейшей улыбкой: «Всегда и во все времена готов обсудить этот (по-моему,  уже  закрытый)  вопрос».  Я продолжала, хотя Дюссель  непрерывно меня  прерывал: «С самого начала  мы договорились о том, что  делим комнату и имеем равные  права.  Вы занимаетесь по  утрам,  значит вторая половина дня должна  быть моя. А я прошу вас всего о нескольких часах
в неделю. Разве не справедливо?»
При этих словах Дюссель вскочил,  как  будто его укололи  иголкой. «Кто здесь говорит  о  правах? И где  я,  по-твоему, должен  находиться? Придется попросить  господина  Ван Даана  выделить для меня  уголок на  чердаке.  Мне абсолютно негде работать! А ты только и знаешь, что со всеми ссориться! Вот, если бы твоя сестра обратилась ко мне с подобной просьбой,  для которой она, кстати, имеет гораздо больше  оснований, я  бы ей  не отказал. Но ты...».  И последовал пассаж  о  мифологии и  вязании,  в  общем,  Анна  опять  во всем виновата. Я оставалась спокойной и дала Дюсселю высказаться. А он продолжал: «Да, что с тобой вообще говорить, бессовестной эгоисткой. Была бы твоя воля, ты  бы ни  с  кем  не  считалась.  Никогда не  видел  такого ребенка. Однако придется уступить, а  то потом  еще обвинят в том, что Анна Франк из-за меня провалилась  на  экзамене. Потому что из-за  господина Дюсселя она  не могла сидеть за письменным столом!»
И  так  далее и так далее,  повторить эту околесицу  я  не в состоянии.
Господи, так хотелось дать ему по роже и шмякнуть о стенку—гадкого вруна! Но  я взяла себя в руки и подумала:  «Спокойно, это ничтожество не  достойно моих переживаний!»
Наконец Дюссель выговорился  и с лицом, выдающим  одновременно триумф и поражение, вышел  из комнаты. Однако не забыл прихватить пальто с карманами, полными продуктов, которые передала его жена.
Я  побежала к папе  и передала  ему  наш  разговор,  так как  он не все расслышал.  Пим  решил сам поговорить с Дюсселем. Их беседа состоялась в тот же вечер и продолжалась полчаса. Речь шла все о том же: имеет  ли Анна право пользоваться  письменным  столом.  Папа  сказал, что они  это  когда-то  уже обсуждали. Тогда  он уступил Дюсселю,  как старшему,  не  считая однако  эту уступку справедливой.  Дюссель  ответил,  что я выдвинула против него разные обвинения:   он  якобы   возомнил  себя   хозяином   комнаты  и  хочет  всем распоряжаться. Тут папа  возразил:  он сам слышал, что я ничего подобного не говорила. В  общем, туда-сюда, папа доказывал, что я не эгоистка, заступался за мою  «бесполезную»  работу,  а  Дюссель продолжал  ворчать.  В  итоге  он согласился уступить мне столик два дня до пяти часов. При этом с пяти до пол шестого он демонстративно усаживался за него. Как можно так валять дурака!
Но  если человек так глупо принципиален и мелочен в 54 года, то его уже не изменить...
Анна

Пятница, 16 июля 1943 г.

Дорогая Китти!
Снова взлом, но в этот раз настоящий!  В семь утра Петер спустился, как обычно,  на  склад и  увидел,  что  двери склада, а также  наружная  открыты настежь. Он тут же доложил об этом Пиму, который слушал радио в директорском кабинете. Вместе  они поднялись наверх. Тут же последовали указания, обычные для подобных ситуаций: не мыться, соблюдать тишину, к восьми часам закончить утренние процедуры и после этого не пользоваться туалетом. Мы все были рады, что ночью ничего не слышали и хорошо выспались. Нас удивило, да и возмутило, что  никто  из  наших помощников  долго  не  приходил,  и  мы  оставались  в неизвестности. Наконец, в пол двенадцатого появился Кляйман и рассказал, что воры действовали ломом. На складе было совершенно нечего  взять, поэтому они поднялись  на второй этаж и унесли оттуда  два  ящичка с деньгами, по  сорок гульденов в каждом, пустые чековые книжки, и самое главное—наши талоны на сахар, на целых 150 килограмм. Достать новые карточки будет очень непросто.
Господин  Куглер  предполагает,  что  воры  из  той  же  шайки,  что  и предыдущие,  которые  шесть  недель  назад  пытались попасть  внутрь, но  не смогли.
Конечно, этот случай вызвал переполох, впрочем, волнения и паника стали у нас в Убежище  привычными. Мы, конечно очень  рады, что пишущие  машинки и касса были надежно спрятаны в нашем платяном шкафу.
Анна
P.S. Высадка в Сицилии. Еще один шаг к...

Понедельник, 19 июля 1943 г.

Дорогая Китти!
В  воскресенье  север  Амстердама  сильно бомбили.  Разрушения нанесены страшные: целые улицы  в развалинах,  и  не  так  скоро  удастся  освободить лежащих  под  ними  людей. Пока  насчитывают  двести  погибших  и  несчетное количество раненых. Больницы переполнены. Мы слышали, что дети  искали своих мертвых родителей среди тлеющих руин. Дрожь охватывает, когда  вдалеке снова раздаются глухие удары—предвестники новой беды.
Анна

Пятница, 23 июля 1943 г.

Дорогая Китти!
Беп снова сумела  приобрести тетради, точнее, приходные и учетные книги для моей  помешанной  на бухгалтерии  сестры!  Обычные  тетради  тоже  можно купить,  но не спрашивай меня, какие. Эти тетрадки с надписью «Продаются без талонов»  так же никчемны как и все бесталонные  товары.  Двенадцать  жалких страничек  серой  криво   разлинованной  бумаги.  Марго  сейчас  думает,  не поступить ли ей на  заочные  курсы  чистописания. Думаю, это, действительно, что-то для нее. А мне мама не разрешает—из-за глаз. Вот  ерунда, на самом деле, что бы я ни делала, результат тот же. Ты,  Китти, не знаешь, что такое война и даже,  несмотря на мои письма, не можешь представить себе  до  конца жизнь в  Убежище. Поэтому  тебе будет интересно и забавно узнать, что каждый из нас мечтает сделать в первый день выхода на свободу.
Марго  и господин Ван Даан мечтают залезть в  горячую ванну и просидеть там  не  менее получаса, а  госпожа Ван Даан -  наесться  пирожных. Дюссель, разумеется, помчится  к  своей Шарлотте. Мама грезит о  чашечке кофе, а папа
немедленно навестит господина Фоскейла. Петер пойдет в кино. А я? Я буду так счастлива, что не  знаю, что сделаю! Прежде  всего,  я так хочу  оказаться в собственной квартире, снова быть свободной и пойти в школу!
Беп предложила купить для  нас фрукты. Стоят  всего-то ничего. Виноград пять гульденов за килограмм, крыжовник 70 центов  за полкило, один персик 50 центов, килограмм дыни 1.50. А между тем в каждой газете  написано огромными буквами: «Вздувание цен равносильно ростовщичеству!»
Анна
 


Понедельник, 26 июля 1943 г.

Дорогая Китти!
Вчерашнее воскресенье,  принесло много  беспокойств, и  мы до  сих  пор взволнованы. Ты уже, наверно, заметила, что ни один  день у  нас не проходит без волнений. Утром,  во время завтрака мы услышали предупреждающую  сирену, чему  не  придали  особого  значения:  такое  предупреждение  означало,  что вражеские самолеты только  на побережье. После завтрака  я прилегла—очень болела  голова. Потом, примерно в два  часа спустилась в контору. Марго  как раз закончила свои конторские дела, и не успела еще убрать бумаги, как снова завыла  сирена.  Мы побежали  наверх  и  вовремя:  пять минут  спустя  стали стрелять так сильно, что все собрались в коридоре. За выстрелами последовали бомбы, казалось, что  весь  дом трясется.  Я прижимала к себе чемоданчик  -- просто,  чтобы за что-то уцепиться, ведь бежать нам  было  некуда, улица для нас не менее опасна, чем бомбежки. Через полчаса снаружи стало спокойнее, но смятение в доме осталось. Петер спустился со своего наблюдательного поста на чердаке,  Дюссель  уселся  в  главной  комнате конторы,  а госпожа Ван  Даан чувствовала  себя  безопаснее  в  директорском кабинете.  Господин  Ван Даан наблюдал за налетом с мансарды. Мы  решили присоединиться  к  нему и увидели возвышающееся  над домами  густое  облако дыма,  напоминающее  туман.  Пахло гарью. Конечно, страшное  зрелище  -- такой большой  пожар, но опасность для нас, к счастью, миновала, и мы занялись нашими повседневными делами. Вечером во  время ужина - снова тревога.  Еда была  очень вкусная,  но аппетит у нас сразу  пропал,  во всяком случае, у меня  -- уже  от одного звука.  Однако в течение сорока пяти минут  ничего не произошло. Только  вымыли посуду, опять сирены. «О, нет, это слишком  -- второй  раз за день!» Но наше мнение ничего изменить  не  могло,  и  снова  началась  бомбежка, в  этот  раз со  стороны аэропорта. Самолеты то  снижались, то взлетали, все гудело, жужжало—жутко до ужаса. В какой-то  момент я подумала: «Вот упадет бомба,  и ничего от нас не останется».
Представляешь, уже в  девять часов я пошла спать,  меня просто  ноги не держали.  Проснулась с боем  часов в пол  двенадцатого ночи:  и что слышу— самолеты! Дюссель как раз раздевался, но мне было не до него, и я, вскочив с кровати,  побежала  к  папе.  Потом  вернулась  к  себе, но  в  два часа  -- повторение сценария. Наконец, все затихло, и в  пол третьего я заснула. Семь часов.  Вскакиваю в испуге и слышу, что Ван Даан разговаривает  с папой. Моя первая мысль была о ворах. Ван Даан  как  раз произнес: «Все». Значит, думаю я, все украли! Оказалось, вовсе нет, наоборот. Замечательная новость, лучшая за  последние месяцы, а возможно, и  с самого начала  войны:  Муссолини сдал полномочия, и во главе итальянского правительства встал король.
Мы  ликовали!  После вчерашнего кошмара  --  такое потрясающее известие и... надежда! Надежда на конец, надежда на мир.
Куглер  зашел  ненадолго  и  рассказал,  что  фабрика   Фоккера  сильно разрушена. Утром опять сирены и самолеты, я просто задыхаюсь от них, не могу выспаться,  и  не  могу  заставить себя заниматься.  Но  новость  об  Италии продолжает радовать и волновать. Что принесет нам конец года?
Анна

Четверг, 29 июля 1943 г.

Дорогая Китти!
Я мыла  посуду вместе с госпожой Ван Даан  и Дюсселем и, вопреки  своим привычкам, поначалу молчала. Но чтобы ко мне не стали приставать с вопросами -- что такое со мной случилось --  я все-таки начала разговор о книге «Генри
из дома  напротив».  Я  выбрала  эту  нейтральную и  безобидную тему,  чтобы избежать спора. Но просчиталась, и ввязалась в перепалку, только в этот  раз не с мадам, а Дюсселем. Собственно, именно  он весьма настоятельно советовал нам почитать эту книгу. Однако,  мы с  Марго не  пришли  от нее  в  восторг.
Пожалуй, главный  герой  -- молодой парнишка—был представлен  неплохо, но все остальное... И  вот  я сказала  что-то об  этом во время мытья посуды и, боже, что началось!
«Тебе  ли  понять психологию  мужчины! Вот  ребенка  ты  еще  можешь. И вообще, ты слишком мала для этой книги, ее даже двадцатилетним читать рано».
(Интересно, почему же он рекомендовал ее нам с Марго?) А потом Дюссель с мадам  принялись  атаковать  меня хором: «Ты  слишком много знаешь  о  вещах, до которых  еще  не доросла, тебя  плохо  воспитали! Позже, когда ты повзрослеешь, уже ничего  для  себя  не  откроешь  и  будешь говорить:  ‘Oб  этом  я  двадцать  лет  назад  читала  в  книгах'.  Придется поторопиться, если ты еще хочешь влюбиться и выйти замуж. Ты уже все знаешь, вот только практики не хватает!»
Представляешь,  каково  мне  было?  Удивляюсь,  как  я  еще   сохранила спокойствие  и  смогла  достойно  ответить:  «Это ваше мнение, что  я  плохо воспитана, но далеко не все с вами согласны!»
Это им-то  говорить о  воспитании -  им,  которые только  и делают, что настраивают меня против моих родителей! А  их метод воспитания—никогда не говорить с детьми на взрослые  темы—конечно, идеальный!  Вот  они сами  и результат такого метода, а больше доказательств не требуется.
Этим  двум  людишкам, так подло  высмеивающим  меня,  я бы  с  радостью надавала пощечин.  Я была просто вне себя  и, если бы  могла,  то непременно стала  бы  вести  учет дням,  которые осталось с ними  провести. Но никто не знает, как долго нам еще сидеть здесь.
А  госпожа Ван Даан—вот  это  экземпляр! Ничего худшего и  придумать невозможно: зазнайка, проныра, эгоистка. Расчетлива, тщеславна и всегда всем недовольна. Да при этом  еще и кокетничает! Ужасная личность - это ясно  как
дважды два! О ней можно написать книгу, и кто  знает, может, я  когда-то это сделаю.  Зато  мадам  умеет навести  на себя внешний лоск  и очень любезна к незнакомым, особенно к мужчинам.  Поэтому на  многих она  производит  ложное впечатление при первом знакомстве.
Мама считает ее  глупой, Марго --  вообще недостойной внимания, Пим  -- уродливой в буквальном и переносном смысле. А  я после долгого общения с ней (она с самого  начала меня не  очень расположила)  согласна со всеми  тремя, хотя  недостатков у нее гораздо  больше. Столько, что бессмысленно обсуждать отдельные из них, поэтому и начинать не буду.
Анна
P.S.  Прошу  читателя  принять в  виду, что автор написанного  выше еще далеко не остыла от гнева!

Вторник, 3 августа 1943 г.

Дорогая Китти!
Политические дела идут как  нельзя лучше. В Италии запретили фашистскую партию, и в разных местах народ вступил в  борьбу с захватчиками, часто  при поддержке армии. Почему же они до сих пор воюют с Англией?
Наше  замечательное радио сдали властям.  Дюссель  злится,  что  Куглер просто отнес его в назначенный день. Вообще Дюссель в моих глазах опускается все ниже, сейчас он уже достиг отметки ниже  нуля. Все, что он говорит  -- о политике,  истории, географии и  о чем бы то ни было  --  такая  ерунда, что повторить  стыдно.  Вот  несколько  его   высказываний:  «Гитлер  не  станет исторической  фигурой.  Порт  Роттердама гораздо  больше, чем порт Гамбурга. Считаю англичан идиотами:  почему они  не бросят все  силы  на бомбардировку Италии?»
А у нас бомбили третий раз. Я сжала зубы и старалась хранить мужество.
Госпожа Ван Даан, всегда твердившая: «Ах,  ну и пусть» и «Лучше умереть мгновенно»,  оказалась самой трусливой. Сегодня  она тряслась, как  осиновый лист, и даже расплакалась. Ее муж, с которым она как раз заключила перемирие после недельной ссоры, успокаивал ее. До чего сентиментально!
Кошки далеко  не всегда приносят счастье, что и  доказал наш Муши. Весь дом полон блох, и их с каждым днем становится все больше. Господин Куглер во всех  углах насыпал  желтый порошок, но  блохам от него хоть  бы что. Мы все из-за  этого нервничаем, и стоит где-то  почесаться, сразу мысли о  блохах и попытки  разглядеть  соответствующие  места,  например,  на  ноге  или  шее.
Оказалась,  что  наклоняться  и  вертеться нам не так просто,  мы здесь  все отвыкли двигаться, и занятия гимнастикой отнюдь не были бы лишними.
Анна

Среда, 4 августа 1943 г.

Дорогая Китти! Вот уже год, как мы здесь, в Убежище,  и ты много знаешь о нашей жизни.
Но далеко не все, ведь рассказать обо всем просто невозможно! Мы живем здесь совсем  иначе, чем  в нормальные  времена, в нормальных  условиях.  Чтобы ты получила об этом немного больше представления, опишу, как проходит наш день.
Начну с вечера и ночи.
В девять  вечера начинаются  хлопоты  по  приготовлению ко  сну.  Возня ужасная!   Составляются  стулья,  устанавливаются  раскладушки,  застилаются постели, дом полностью преображается. Я сплю на маленьком диване длиной 1.50 метра. Поэтому к нему приставляются стулья. А с кровати Дюсселя убирают все, что хранится на ней днем—постельное белье, подушки, одеяла...
В какой-то момент раздается громкий  треск: это  раскладушка  Марго! На нее взгромождают одеяла и подушки, чтобы спалось не так жестко. Снова шум— кажется, что разразилась гигантская буря но это всего  лишь  кровать госпожи Ван  Даан. Ее, видите ли, необходимо  подвинуть к окну, чтобы Ее Высочество, облаченное в розовую ночную рубашку, дышало свежим воздухом.
Ровно в девять вечера Петер освобождает ванную, которая поступает в мое распоряжение.  Я  тщательно  моюсь,  и  нередко (правда, лишь,  когда жарко) обнаруживаю  в  раковине  маленькую блошку...  Чищу зубы, накручиваю волосы, обрабатываю  ногти, осветляю  волосики  на  верхней губе, и все за  какие-то полчаса!
Пол десятого. Быстро натягиваю  на  себя  халат. С мылом в  одной руке, ночным  горшком,  бигудями,  невидимками  и  ватой в другой я быстро покидаю ванную  комнату. Частенько  меня зовут обратно с просьбой убрать  мои черные волосы,  так  мило  украсившие  раковину,  но  это  почему-то не  устраивает следующего «мойщика».
Десять часов.  Опускаем шторы, желаем  друг  другу  спокойной  ночи.  В течение четверти  часа еще  слышен  скрип  кроватей, писк  сломанных пружин.
Потом все затихает, если, конечно, верхние не затеяли очередную ссору.
Пол  двенадцатого. Скрипит дверь ванной. В комнату проникает тонкий луч света  и  вплывает  огромный халат.  Это  Дюссель,  завершивший  свои ночные занятия  в  конторе   Куглера.  Десять  минут  он  возится,  шуршит  бумагой (заворачивает свои личные  продовольственные запасы), стелет постель.  Затем удаляется в туалет, откуда время от времени слышатся подозрительные звуки.
Примерно  три  часа.  Я  встаю  по  малой  нужде,  для  чего  использую металлический ночной горшок. Под него подложен резиновый коврик—на случай протечки.  Стараюсь не  дышать:  звук  напоминает  шум горного ручья.  Потом горшок  ставится  на  место, и фигура  в белой ночной  рубашке (каждый вечер Марго вопит: «О, эта непристойная рубашка»)  снова ныряет в постель. А потом я,  по  крайней  мере,  четверть  часа прислушиваюсь  к  ночным  звукам.  Не прокрались ли в дом воры, что там  наверху, а что в комнате рядом? По звукам можно определить, спят ли крепко  обитатели  дома или  мучаются бессонницей.
Последнее  обстоятельство  меня  не  радует,  особенно,  если  оно  касается представителя династии Дюсселей. Сначала обычно  слышатся звуки,  похожие на вздохи  рыбы,  выброшенной  на  сушу -  раз  десять. Затем облизывание  губ, причмокивание, повороты с одного бока  на другой  и  взбивание подушек. Пять минут  тишины  и   снова  знакомая  череда  звуков.  После  ее  трехкратного повторения Дюссель, наконец, погружается в сон.
Случается, что  ночью  в  период  с часу до  трех  стреляют.  Не  успев сообразить,  в  чем  дело, я  обычно  вскакиваю  с  постели.  Но  иногда  не пробуждаюсь  окончательно  и  повторяю в  полусне  неправильные  французские глаголы или  вспоминаю последнюю ссору «верхних». А когда  наступает тишина, вдруг соображаю, что была перестрелка. Но чаще всего хватаю подушку, носовой платок,  быстро набрасываю  халат,  влезаю в  тапки и  бегом к  папе!  Марго
описала это в стихотворении на мой день рождения:
Как только ночью начинают стрелять,
Перед нашими глазами возникает опять
Платок, подушка и наша девчушка...
В большой  кровати  не  так  страшно,  разве  что, если стреляют  очень сильно.
Без четверти семь. Тррр... Звенит будильник. «Щелк»—госпожа Ван Даан нажала  на кнопку, и звон прекратился. «Крак»  -- встал  господин  Ван Даан.
Звук льющейся воды в ванной.
Четверть   восьмого.  Скрип   двери.  Дюссель  направляется  в  ванную.
Раздвигаются шторы, и в Убежище начинается новый день.
Анна
 

Четверг, 5 августа 1943 г.

Дорогая Китти!
Сегодня расскажу, как проходит у нас обеденный перерыв.
Пол первого. Вся компания вздыхает с  облегчением. Сотрудники конторы - Ван Марен, человек с сомнительным прошлым и  Де Кок  --  ушли домой. Наверху слышен  шум пылесоса:  госпожа  чистит свой  любимый  и единственный коврик.
Марго  с парой  учебников под мышкой идет давать  уроки «трудно  обучающимся детям», а  именно  Дюсселю: он как раз  относится к  этой  категории.  Пим в уголке погружается в своего любимого Диккенса, надеясь хоть недолго посидеть спокойно. Мама спешит  наверх  помочь  другой  усердной  хозяйке,  а я иду в ванную, чтобы прибрать там, а заодно привести себя в порядок.
Без  четверти  час. Принимаем гостей. Сначала появляются господин  Гиз, потом Кляйман или Куглер, Беп и иногда Мип.
Час дня.  Собравшись все вместе около нашего миниатюрного приемничка  и затаив дыхание, слушаем Би-Би-си.  Это единственные минуты дня, когда жители Убежища не пререкаются друг с другом, даже господин  Ван  Даан не вступает в спор с тем, кто передает последние известия.
Четверть второго. Раздача супа.  Каждый получает свою порцию,  а иногда еще  что-то  на  сладкое. Господин Гиз уютно устраивается  на  диване или за письменным столом—с газетой, тарелкой и неизменным котом на коленях. Если хоть  один  из этих  атрибутов  отсутствует,  он явно  не  доволен.  Кляйман рассказывает последние  городские новости—никто не умеет это лучше  него.
Топ-топ --  Куглер взбегает  по лестнице,  стучит в дверь и  входит, потирая руки.  Он  весел  и   энергичен  или  наоборот  мрачен  и  немногословен,  в зависимости от настроения.
Без четверти два. Гости покидают нас, чтобы вернуться к своим служебным обязанностям. Марго с мамой моют  посуду. Ван Дааны отдыхают, папа и Дюссель тоже ложатся вздремнуть, Петер удаляется к себе на чердак, а Анна приступает к занятиям. Я люблю этот спокойный  час: почти все  спят, и никто не мешает.
Дюсселю явно снится что-то вкусненькое: это  видно по выражению его лица. Но долго смотреть на  него у меня нет времени: ведь ровно в четыре наш  педант, разбуженный будильником, потребует освободить для него письменный стол.
Анна

Понедельник, 9 августа 1943 г.

Дорогая Китти!
Продолжаю рассказ о  распорядке дня  в Убежище. Опишу, как проходит наш обед.
Господин  Ван  Даан.  Его  обслуживают  в  первую  очередь,  и  он,  не стесняясь, накладывает еду  на  тарелку,  особенно, если она ему  по  вкусу.
Принимает  активное  участие  в  разговорах за  столом, обо всем  имеет свое мнение.  Ему  лучше  не  возражать,  а  если  кто  и  пытается,   то  всегда проигрывает.  О, он  как кот, шипит на противника...  Испытав это один  раз, второй попытки уже делаешь.  Что ж, он в самом деле умен, но и уверен в себе в высшей степени.
Мадам. Лучше мне  о ней промолчать. Бывают дни, когда она особенно не в духе, и это явно отражается на  ее лице.  Говоря откровенно, она виновата во всех ссорах. Натравливать  людей друг на  друга—ах, как ей это  нравится.
Например,  госпожу Франк на  Анну. Вот только  с Марго  и  с  ее собственным супругом эти номера  не проходят.  А за столом...  Не подумайте, что госпожа чем-то обделена, хотя она сама в этом уверена. Самые мелкие картофелины, все вкусное,  нежное, сочное должное  достаться ей!  (Как раз  эти желания мадам приписывает  Анне Франк).  Второе ее  хобби  --  говорить,  лишь бы  нашелся слушатель, и неважно  - интересно  тому или  нет. Ведь  то, что рассказывает госпожа  Ван  Даан,  не  может  быть  неинтересным.   Ужимки,  кокетничанье, уверенность  в собственной компетенции, советы направо и налево—должны по ее мнению произвести впечатление. Но  если присмотреться получше, то узнаешь ее  суть.  Энергичная,  кокетливая  и  иногда   довольно  смазливая.  Такова Петронелла Ван Даан.
Третий сосед по столу обычно  не привлекает  к себе внимания.  Господин Ван Даан  младший обычно молчалив и спокоен. Но что касается  аппетита—он бочка Данаиды! Он никогда не наедается и после  сытного обеда  почти  всегда весьма серьезно уверяет, что мог съесть еще вдвое больше.
Номер четыре: Марго. Ест  как мышка и не произносит ни слова.  Питается исключительно овощами и фруктами. «Избалована», - мнение Ван Даанов. «Плохой аппетит из-за недостатка свежего воздуха и движения», -- считаем мы.
Мама: На аппетит  не жалуется и  любит поговорить. В отличие от госпожи Ван Даан не похожа на домашнюю  хозяйку. А в чем собственно отличие? Госпожа Ван Даан готовит, а мама моет посуду и убирает.
Номер шесть  и  семь. О папе скажу  немного. Он самый скромный за нашим столом. Прежде, чем положить еду на тарелку, всегда смотрит, достаточно ли у других. Ему  ничего не нужно, все прежде всего для детей. Он - пример  всего хорошего.
А рядом с ним восседает  заноза нашего Убежища. Дюссель накладывает еду в тарелку, ест молча, ни на кого не глядя. Если и говорит, то только  о еде, что обычно к ссорам не  приводит.  Поглощает  гигантские  порции, никогда не отказывается—неважно, вкусно или нет. На нем брюки, которые доходят почти до груди, красный пиджак, черные лакированные туфли и очки в роговой оправе.
Целый  день он работает за  письменным столом,  прерываясь лишь для дневного сна, еды и похода в свое любимое местечко  ... туалет. Три, четыре, пять раз в день  кто-то в нетерпении стучит в  дверь  туалета,  переминаясь с ноги на ногу  --  нужно  срочно! Однако Дюссель  невозмутим. С четверти до  половины восьмого, с половины первого до часа, с двух до четверти третьего, с четырех до  четверти пятого, с шести до  четверти седьмого и с половины двенадцатого до двенадцати его оттуда  не сдвинешь. Это  «дежурные часы» - запишите, если хотите. Он их всегда соблюдает, не обращая внимания на мольбы за дверью.
Номер девять. Беп, хоть не  является постоянной обитательницей Убежища, но наш  частый гость в  доме  и  за столом.  У  Беп  замечательный  здоровый аппетит,  ест все, что на  тарелке, не придирчива. Она  всему  рада, и  этим доставляет нам удовольствие. Веселая,  добрая, отзывчивая, всегда  в хорошем настроении—вот ее характер.
Анна

Вторник, 10 августа 1943 г.

Дорогая Китти!
У  меня появилась  блестящая идея:  за столом чаще  беседовать  с самой собой, чем с другими, что удобно в двух отношениях. Во-первых, все довольны, когда я не тараторю без умолку, во-вторых, и мне не приходится злиться из-за замечаний.  Они  считают все мои  мысли глупыми, я же с этим  совершенно  не согласна. Что ж, буду теперь держать  их  при себе! Например,  когда на обед подают  то,  что  я  терпеть  не  могу,  стараюсь не  смотреть  на  тарелку, представляю, что это что-то очень вкусное и  так постепенно  все  съедаю. По утрам не хочется  вставать,  но я спрыгиваю с постели, утешая себя тем,  что предстоит хороший день,  иду к окну,  открываю шторы, вдыхаю немного свежего воздуха и окончательно  просыпаюсь.  Надо поскорее  убрать постель, чтобы не было  соблазна снова  туда влезть. Знаешь,  как  мама теперь меня  называет?
Актрисой по жизни. Забавно, как ты считаешь?
Уже неделю мы живем вне времени: куранты с башни Вестерторен сломались, и мы  теперь ни  днем  ни  ночью  не знаем  в точности,  который  час. Очень надеюсь, что нашим милым часам найдут замену.
Где бы я ни была --  внизу или наверху—все с  восхищением смотрят на мои  ноги,  обутые  в необыкновенно шикарные (в эти-то  времена) туфли.  Мип купила  их  по  случаю  за 27,50  гульденов. Ярко-красные, замша с  кожей  и довольно высокий  каблук. Хожу, как  на ходулях, и кажется,  что  я  гораздо выше, чем на самом деле.
Вчера  у меня  был  несчастливый день. Началось  с того, что я  уколола большой палец толстой иголкой, да к тому же—ее тупым концом. В результате Марго одна чистила картошку, так что плохое обернулось  и чем-то хорошим:  я смогла,  насколько  позволял палец,  заняться  дневником. Потом  я  налетела головой  на дверцу  шкафа и  чуть  не  упала  навзничь.  Шум,  конечно,  был изрядный,  за что я  получила  очередной  нагоняй. Мне не  разрешили открыть кран, чтобы приложить холодное полотенце к ушибленному месту, так что хожу с огромной  шишкой  над правым  глазом. В  довершение  всех  бед  я  прищемила пылесосом мизинец  правой  ноги. Было больно,  пошла кровь,  но  я,  занятая другими  своими  бедами, не  обратила на  это особого  внимания. И напрасно: мизинец воспалился, и теперь он обклеен всевозможными пластырями, из-за чего я не могу носить свои новые великолепные туфли.
Из-за Дюсселя мы  в  очередной раз подверглись опасности. Мип захватила по его просьбе запрещенную книгу --  памфлет на  Муссолини. По дороге на нее наехал эсэсовский мотоцикл. Мип вышла из себя и закричала: «Скоты!».  А если бы ее задержали... И подумать страшно.
Анна
Одно из наших обязательных повседневных занятий: чистка картофеля!
Кто-то  приносит газеты,  другой --  ножи  (для  себя,  конечно,  самый лучший), третий—картошку, четвертый—воду.
Господин Дюссель  приступает  к делу: скребет не всегда идеально, но не прерываясь.  Одновременно  поглядывает  по сторонам,  наблюдая,  работают ли другие так же тщательно, как он. А вот и нет!
Дюссель (с ужасным голландским произношением): «Анна, посмотри,  я беру ножик и веду им сверху вниз... Нет, нет, не так ... а так!».
«Господин Дюссель, я чищу, как мне удобно».
«Но это нерационально!  Почему  бы тебе не поучиться  у  меня? Хотя  я, собственно, не вмешиваюсь, дело твое».
Мы продолжаем чистить, и я украдкой поглядываю на своего  соседа. Он то и дело покачивает головой, вероятно, продолжает мысленно  читать мне мораль.
Но молчит.
Чистим. Теперь  я смотрю на папу, сидящего в другом  конце комнаты. Для него чистка картошки—вовсе не скучная обязанность, а настоящее искусство.
Когда  папа читает,  то  на его лбу образуется характерная морщинка. А когда чистит картошку, бобы или  другие овощи,  то  и в  эти  занятия  погружается полностью.  Даже  лицо  у  него  становится  по-настоящему  картофельным,  а очищенная им  картошка  выглядит  замечательно.  Да  иначе  и  нельзя,  если работаешь с таким лицом.
Я тружусь  дальше:  достаточно  взглянуть  на  папу, и  настроение  уже поднимается.  Госпожа  Ван  Даан  все  пытается  привлечь внимание  Дюсселя.
Стреляет глазками, но доктору хоть бы что. Подмигивает, а Дюссель продолжает работу, не глядя на нее. Тогда  она смеется,  но тот по-прежнему невозмутим.
Мадам остается ни с чем и меняет тактику. После недолгой тишины раздается ее крик:  «Путти, надень же фартук. Иначе завтра опять не удастся вывести пятна с твоего костюма!»
- Я ничего не испачкаю.
Снова тишина.
- Путти, почему бы тебе не присесть?
- Мне гораздо удобнее работать стоя!
Пауза.
- Ой, Путти, смотри—ты брызгаешь!
- Мамочка, я внимательно слежу за тем, что делаю.
Мадам ищет другую тему.
- Скажи, Путти, почему англичане сейчас не бомбят?
- Потому что плохая погода, Керли.
- Но вчера небо было ясным, а налетов тоже не было.
- Давай не будем об этом говорить.
- Почему? Говорить и высказывать свое мнение можно...
- Нет!
- Но почему нет?
- Замолчи, пожалуйста, мамулечка!
- А господин Франк всегда отвечает своей жене.
Ван  Даан  явно борется собой. Кажется,  супруга  затронула его больное место. А та продолжает ныть: «Наверно, высадки союзников нам не дождаться!»
Господин  бледнеет.  Госпожа замечает  это,  становится красной, однако продолжает: «Англичане ничего не добьются!» Тут чаша терпения переполняется: «Да прекрати же, черт побери!».
Мама не может сдержать смеха, я стараюсь смотреть серьезно.
И  такое  повторяется  почти  ежедневно, если  только  супруги накануне серьезно не поссорились—тогда они упорно молчат.
Я  должна  принести еще картошки. Поднимаюсь на чердак, где Петер  ищет блох у кота.  Но мой приход  отвлекает  его, кот это  замечает, вырывается и убегает через открытое окно. Петер чертыхается, а я смеюсь и ухожу.

СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ В УБЕЖИЩЕ
Пол шестого:  Беп приходит сообщить, что работники покинули контору. Мы вместе  поднимаемся наверх  и  угощаем ее чем-то  вкусненьким. Не успеет Беп сесть,  как  госпожа Ван Даан  начинает приставать  к  ней  с  всевозможными просьбами:  «Ах Беп,  а еще мне  хотелось бы...».  Беп  подмигивает мне:  ни одного из наших мадам не оставляет гостей  без  просьб.  Не удивительно, что они не очень охотно к нам заходят!
Без  четверти  шесть:  Беп  уходит. Я  спускаюсь  на  два  этажа  ниже, заглядываю на кухню, потом  в директорский кабинет, открываю  дверь погреба, чтобы впустить  Муши поохотиться на мышей. Обойдя все помещения, устраиваюсь в кабинете  Куглера.  Ван  Даан  просматривает все папки и ящики  в  поисках последней почты. Петер берет  ключ от  склада и уносит  Моффи, Пим поднимает наверх   пишущие   машинки.   Марго   ищет   спокойное   место   для   своей административной работы. Госпожа  Ван Даан  ставит  чайник, мама  спускается вниз с кастрюлей картошки, в общем, все при деле.
Но вот Петер возвращается со склада. Наши помощники забыли оставить для нас  хлеб!  Приходится  Петеру  самому  достать  его из  несгораемого шкафа, который  стоит в зале конторы.  Чтобы его не заметили с  улицы,  он  ползет, хватает хлеб и уж хочет уйти, но тут Муши  прыгает через него и  забирается под письменный стол. Петер ищет кота, и обнаружив, снова ползет и хватает за хвост. Муши шипит, Петер вздыхает, а что в результате? Кот усаживается перед окном, очень довольный, что ему так ловко удалось улизнуть. Петер использует последнее  спасительное  средство:   заманивает  Муши  кусочком  хлеба.  Тот поддается соблазну, следует к двери, которую, наконец, удается захлопнуть.
Я наблюдаю за всем  этим через щелку. Господин Ван Даан выходит из себя и хлопает дверью: явно злится на забывчивость Куглера.
Снова  шаги:  входит  Дюссель  с видом  хозяина,  усаживается  у  окна, вынюхивает  там  что-то  и  начинает неудержимо чихать и кашлять:  перец! Он направляется  в главную контору, но его  предупреждают,  что  шторы открыты: значит,  нет  доступа  к  почтовой бумаге.  Дюссель  удаляется с недовольным лицом.
Я  и Марго  обмениваемся взглядами. «Завтра  письмо  обожаемой  супруге будет страничкой меньше», - шепчет она. Я киваю.
Слоновый  топот  на  лестнице.  Это  Дюссель,  который  не может  найти местечка, где бы утешиться.
Мы  продолжаем  свои  занятия.  Тук-тук-тук.  Стучат  три  раза:  зовут ужинать! Понедельник, 23 августа 1943 г.
Пол девятого Марго и мама нервничают. «Шшш, папа тише. Пим!  Отто!  Пол девятого. Да сядь же наконец, и не включай кран! И не топай  так!» Все эти предупреждения относятся к папе, который еще в  ванной. Необходимо соблюдать полную тишину: не включать  воду, не пользоваться туалетом,  не  ходить. Сотрудники конторы еще не пришли, но  есть  рабочие на складе,  а  слышимость там сейчас  очень высокая.
В двадцать минут  девятого приоткрывается дверь, и раздаются три  стука -- это значит, что  Анне принесли кашу. Я беру  блюдечко, похожее на собачью миску. Потом  в  бешеном темпе  причесываюсь, убираю кровать и выношу ночной горшок. Тихо! Бой часов! Госпожа Ван Даан сменяет туфли на тапочки, господин Чарли Чаплин тоже в  тапках, все сидят смирно. Идеальная семейная  картинка.
Я, Марго и мама  с  папой  читаем или  что-то учим.  Папа  со  своим любимым Диккенсом и словарем сидит на краю полуразвалившейся кровати, матрас которой заменяют две  перины  («Мне так очень удобно!»). Углубившись в чтение, он не смотрит по сторонам, иногда посмеивается,  пытается поделиться впечатлениями с мамой, на что получает ответ: «У меня нет времени!» Папа явно разочарован, читает дальше, и когда  ему что-то очень нравится,  пытается снова: «Это  ты обязательно должна прочесть, мамочка!». Мама сидит на раскладушке—читает, учит, шьет или вяжет—в зависимости от  своего расписания. Вдруг ей что-то приходит в  голову,  и она тут  же  об  этом сообщает: «Анна,  имей  в виду, что...» «Марго, запиши, пожалуйста...»
Снова  воцаряется  тишина.  Но вот Марго захлопывает книгу. Папа строит смешную рожицу, однако его «читательская» морщинка тут же возвращается, и он снова углубляется  в чтение. Мама начинает болтать с Марго, я  прислушиваюсь из любопытства. Пим тоже присоединяется к беседе... Девять часов! Завтрак!
 

Пятница, 10 сентября 1943 г.

Дорогая Китти!
Каждый  раз,  когда  я  тебе  пишу,  у  нас  что-то  случается.  Скорее неприятное, чем приятное. Но сейчас хорошие новости!
В среду в семь вечера мы включили радио и услышали следующее: «Передаем самое радостное  сообщение  со времени  начала войны:  Италия  безоговорочно капитулировала!».  Это  было   английское  радио,  а  в   четверть  девятого заговорило голландское: «Дорогие слушатели, час с четвертью назад, буквально сразу  после  последнего  выпуска новостей,  поступило  радостное известие о капитуляции  Италии.  Должен   признаться,  что   я  еще  никогда   с  таким удовольствием я  не  выкидывал  в  корзину  для  бумаг  текст  с устаревшими новостями!»
Потом  сыграли  гимны  Англии,  Америки  и  России.  Голландское  радио звучало, как всегда, сердечно, но не очень оптимистично.
Англичане высадились в Непале. Северная Италия оккупирована немцами.  В пятницу  третьего сентября  было  подписано  перемирие,  и  в этот  же  день англичане высадились  в Италии. Немцы в своих газетах проклинают на все лады предательство Бадольо и итальянского короля.
К сожалению, есть  у нас и плохие новости  -- о  господине Кляймане. Ты знаешь, как мы  все его любим. Несмотря на плохое здоровье, постоянные боли, ограничительную диету  и быструю усталость, он всегда  бодрый и на удивление мужественный.  «Когда приходит  господин Кляйман,  то  восходит  солнце»,  - сказала мама недавно, и она совершенно права.
Сейчас его кладут в  больницу на целые  четыре недели, и  ему предстоит тяжелая операция  кишечника.  Ты бы  видела, как он спокойно  распрощался  с нами, как будто всего лишь уходил в магазин за покупками.
Анна

Четверг, 16 сентября 1943 г.

Дорогая Китти!
Наши взаимоотношения  здесь  -- что ни день, то хуже. За столом никто и рта не решается открыть (кроме, как для еды, конечно): что бы ты  не сказал, тебя понимают  неправильно  или  подозревают  злой  умысел. Господин Фоскейл иногда к нам заходит. Дела  у него  плохие. И семье приходится несладко - он всех  как бы постоянно упрекает: «Какое мне дело до всего: я все равно скоро умру!» Могу представить ситуацию у него дома, если и нас это раздражает! Каждый  день я глотаю валерьянку против  страхов и депрессии, но это не гарантирует  того,  что на следующий день не проснусь в  еще более противном настроении.  Хороший  здоровый  смех  помог  бы  лучше  всяких  лекарств, но смеяться  здесь  мы  как-то  разучились.  Иногда боюсь, что  от  постоянного серьезного  выражения  лица  углы  рта  у  меня  так  навсегда  и  останутся опущенными.  С  другими  обитателями Убежища дела не  лучше. Все  мы, полные печальных предчувствий, ждем зимы.
Еще одна неутешительная  новость: Ван Марен, работник  склада, кажется, что-то заподозрил.  И не удивительно: не нужно обладать большим  умом, чтобы не заметить, что Мип часто  отлучается в лабораторию, Беп - в архив, Кляйман -- в большой склад  фирмы. Да и заявление Куглера о том, что задняя половина дома  принадлежит не Опекте, а соседу, может вызвать недоверие. Догадки  Ван Марена  не  особенно  бы  нас  занимали,  если  бы  не  его  сомнительная  и неблагонадежная репутация.
На  днях  Куглер  решил  соблюсти особую осторожность. В двадцать минут первого  он надел  пальто и пошел в  сторону  аптеки. Но  через  пять  минут незаметно проскользнул  в  дом  и  поднялся  к нам.  В четверть  второго  он собрался уходить, но  встретил на лестничной площадке Беп, и та предупредила его, что Ван  Марен  в конторе.  Куглер вернулся к нам, а в пол второго снял ботинки и в одних носках (несмотря на простуду) спустился вниз через чердак, что заняло целых  пятнадцать минут: он шел очень медленно, так как  лестница ужасно скрипела.
Беп удалось между  тем выставить  Ван  Марена  за  дверь, она пришла за Куглером,  но тот уже совершал свой путь в носочках.  Что бы подумали  люди, увидев   на   улице   директора    солидной    фирмы,   одевающего    туфли. Директор-босоножка!
Анна

Среда, 29 сентября 1943 г.

Дорогая Китти!
Сегодня у госпожи Ван Даан день рождения. Мы подарили ей талоны на сыр, мясо и хлеб, да еще баночку джема. От мужа, Дюсселя и наших покровителей она тоже получила только цветы и продукты питания. Ну и времена!
Беп  чуть не дошла  до нервного срыва: столько всего на нее навалилось.
Чуть ли не десять раз  в день ее посылают за покупками  с просьбой вернуться как можно скорее. Потом оказывается, что она купила что-то не то, и отсылают обратно. И при этом у нее куча работы в конторе, потому что Кляйман болен, и Мип сидит дома с простудой.  Сама  же Беп вывихнула ногу, у нее  свои личные переживания,  да  еще безнадежно больной отец  на руках. Не удивительно, что она дошла до предела. Мы попытались ее утешить, посоветовали быть потверже и не всегда безоговорочно выполнять  все просьбы  -- тогда их поток уменьшится сам собой.
В субботу у нас разгорелась настоящая драма,  такого здесь еще не было!
Началось с  волнений  из-за  Ван  Марена, а закончилось  гигантской  ссорой.
Дюссель пожаловался  маме, что с ним все обращаются, как с изгоем, холодно и нелюбезно,  а ведь он никому не сделал зла! При этом Дюссель подхалимничал и льстил  по  своему  обыкновению, на  что мама,  к счастью, не поддалась. Она честно ответила,  что мы в нем разочаровались и  не без причины. Тут Дюссель надавал кучу обещаний, но сомневаюсь, что они он их исполнит.
В  отношениях  с  Ван  Даанами  тоже  возникла  трещина,  я  это  давно предвидела! Выяснилось, что они нас обманывают: припрятывают  мясо и  другие продукты. Папа в бешенстве. Возможно, предстоит нешуточное столкновение.
Ах, если бы я  могла отгородиться  от  всего этого, если бы могла  уйти отсюда! А то и с ума сойти недолго!
Анна

Воскресенье, 17 октября 1943 г.

Дорогая Китти!
Кляйман вернулся—ура! Он немного бледен, но  уже при  деле: пытается продать что-то из одежды Ван Даанов.
Грустно,  но  факт:  у  Ван  Даанов  кончились  деньги.  Последние  сто гульденов он  потерял на складе, из-за чего здесь было много шума. Как такое могло произойти, и куда  в итоге делись деньги? Кто-то  их украл. Но кто? Мы теряемся в подозрениях.
Хотя  денег  у  них теперь  нет совсем, мадам не хочет расстаться ни  с одной вещью из целой горы пальто, платьев и обуви.  Но сделать это ей все же придется,  потому что  ни  костюм ее супруга,  ни  велосипед Петера  продать невозможно.  Придется  мадам  распрощаться  с  меховой  шубкой!  А  она  еще безуспешно  пытается убедить всех,  что  ее  семью должна  содержать  фирма.
Жуткая  ссора  только что  закончилась перемирием, и  только  и  слышно, что «Милый Путти» и «Бесценная Керли».
У меня уже кружится голова от всей ругани, которой  я здесь наслышалась за последний  месяц. У  папы постоянно сжаты губы. Если кто-то его зовет, он вздрагивает,  словно боится,  что  попросят уладить очередной  спор. У Марго частые головные боли, у Дюсселя бессонница, мадам стонет весь день напролет, а у меня уже заходит ум за разум. Честно говоря, забываю, кто с кем в ссоре, а кто уже помирился.
Единственное, что отвлекает  - это учеба, и я, действительно, занимаюсь очень много.
Анна

Пятница, 29 октября 1943 г.

Дорогая Китти!
Господин  Кляйман снова  болен, его по-прежнему беспокоит  желудок.  Он даже не знает,  остановилось ли  у него кровотечение. Впервые мы видели  его подавленным, когда он сообщил, что  плохо  себя чувствует  и  вынужден  уйти домой.
Снова  нешуточные ссоры  у верхних,  и  опять  из-за денег.  Они  хотят продать  зимнее пальто и костюм господина Ван Даана, но заломили такие цены, что найти покупателя невозможно.
Как-то, уже  давно, Кляйман  встретил  знакомого меховщика. И тогда ему пришла  в  голову идея продать шубу госпожи  Ван  Даан. Это шубка сделана из кроличьих  шкурок,  и госпожа носила ее  целых семнадцать лет. Тем не менее, они  получили  за  нее  325 гульденов  -- огромные деньги!  Мадам хотела  их припрятать, чтобы после войны накупить новых нарядов. Супругу стоило немалых трудов уговорить ее, что деньги необходимы сейчас, для  повседневных нужд. И представить  невозможно, как они  орали, ругались и топали ногами.  Вся наша семья  стояла  под  лестницей,  затаив  дыхание, чтобы  вмешаться  в  случае необходимости.  Эти брань,  истерики,  постоянная нервотрепка так изматывают меня, что  я вечерами  засыпаю в слезах и  благодарю Бога за  то,  что  хоть полчасика могу побыть одна.
А в общем, со мной все хорошо, вот только аппетит совсем пропал.  Целый день слышу: «Как  ты плохо выглядишь!» Все  стараются  из последних сил хоть немного  меня  подкормить:  пичкают  глюкозой,  рыбьим  жиром,   дрожжами  и кальцием. Мои  нервы  совсем на пределе,  а  по  воскресеньям  мне  и  вовсе отвратительно.  В доме тогда чувствуются напряжение и тяжелая атмосфера, все какие-то сонные, и даже птицы за окном не поют. Смертельная  гнетущая тишина висит в воздухе,  душит меня и  как будто тянет куда-то в подземелье.  Папа, мама,  Марго  мне  совершенно  безразличны,  я бесцельно брожу  по комнатам, поднимаюсь и  спускаюсь по  лестнице. Мне  кажется,  что  я птица, у которой вырвали  крылья,  и которая  в  темноте бьется о прутья  своей решетки.  Всe кричит во мне: я хочу воздуха, света и смеха! Но я не отвечаю этому голосу и ложусь на диван, чтобы немного поспать, уйти от  тишины и постоянного страха -- ах, ведь мы живые люди.
Анна

Суббота, 30 октября 1943 г.

Дорогая Китти!
Мама ужасно нервная, и я из-за этого как на иголках. Почему мама и папа никогда не ругают Марго, зато всегда меня? Вот, например, вчера Марго читала книгу с прекрасными иллюстрациями,  потом поставила  ее на полку  и вышла из комнаты. Я  как раз  не знала,  чем заняться, и  взяла  ее, чтобы посмотреть картинки.  Но тут Марго  вернулась,  увидела  «свою книжку»  в моих  руках и потребовала  ее обратно, скорчив сердитую  гримасу. Мне хотелось еще немного посмотреть,  но  Марго  злилась все больше,  а тут и мама  вмешалась: «Отдай сейчас же книгу!»
В комнату вошел папа, он даже не знал, в чем дело,  только заметил, что Марго  обижают!  И накинулся  на меня: «Посмотрел  бы на тебя, если бы взяли что-то твое!» Я послушалась, положила книгу  на  место  и  с обиженным видом вышла из  комнаты. На самом  деле,  я вовсе  не обиделась и не рассердилась, просто мне было очень грустно.
Как папа  мог  судить,  не зная толком, о чем спор!  Да, я сама гораздо скорее отдала бы книгу Марго, если бы мама  с  папой так рьяно не вступились за нее!  Можно подумать, я ее в самом деле серьезно обидела.  Ну, от  мамы я другого и  не ожидала,  она  и Марго  всегда защищают  другу  друга.  Я  уже настолько привыкла к маминым выговорам и раздражительности Марго, что просто не обращаю на  них внимания. И конечно, люблю их, просто потому, что они мои мама  и сестра, а их человеческие качества --  это другой вопрос. Но с папой иначе.  Если  он уделяет внимание  Марго,  хвалит  ее  или  ласкает,  то все переворачивается во мне, потому что папу я  обожаю,  он мой пример, и никого на свете я не люблю, как его. Разумеется, он не умышленно делает мне больно: ведь Марго у  нас самая  умная, добрая и красивая.  Но я  хочу, чтобы и меня воспринимали  серьезно.  Я  всегда  была  этаким  семейным клоуном,  который постоянно проказничает,  а отдуваться  должен вдвое:  взбучками  от других и собственным  отчаянием. Но сейчас мне все это надоело:  и отношение ко мне и так называемые серьезные разговоры. Я жду от папы того, что  он не может мне дать. Нет, я не ревную к Марго и никогда не  завидовала ее уму и красоте. Но мне  хотелось бы, чтобы папа любил меня не только, как  своего ребенка, но и как человека—Анну.
Я так  цепляюсь за папу, потому что взаимопонимания с мамой у меня  нет совсем, и на  папу  единственная  надежда. Но он  не  понимает, что мне надо поговорить обо всем этом, выговориться наконец. О маминых ошибках  он вообще
не хочет слышать.
А я так устала от ссор. Не знаю, как сдерживать себя, ведь не могу же я прямо сказать маме, что не в состоянии выносить ее нетактичность, резкость и сарказм. Мы просто слишком  разные.  Я не  сужу о ее характере,  это не  мое
право. Я думаю о ней только, как о матери—той, которая меня родила, но не стала для меня настоящей мамой. Ведь я отлично знаю и чувствую, какой должна быть женщина  и  мать. Нет, обойдусь как-нибудь без их помощи! Постараюсь не обращать внимания на ее недостатки и видеть в ней только хорошее, а то, чего нет,  буду искать в  самой себе. Но из  этого ничего не  получается, а самое ужасное то, что ни мама, ни папа  не понимают, как мне не достает их тепла и понимания, и как я  обижена на них. Могут  ли вообще родители  понять детей?
Иногда мне кажется, что Бог испытывает меня, и будет испытывать в будущем. Я должна сама воспитать себя, без идеалов, и стану тогда очень сильной.
Кто, как ни я, перечитает эти письма? И  кто, как ни я сама, будет меня утешать?  А я часто чувствую себя слабой и нуждаюсь в  утешении,  хотя знаю, что могу достигнуть большего и поэтому стараюсь стать лучше.
Со мной обращаются так  непоследовательно! То Анна вполне разумна, и  с ней разговаривают на  равных, а  на следующий день она вдруг  превращается в маленькую глупую овечку, которая ничего не  знает,  но воображает, что всему выучилась по книгам. А у меня есть собственные идеалы, мысли и планы, только я пока не могу выразить их в словах.
Ах, на  меня  наваливается  столько мыслей,  когда  я  наконец  остаюсь вечером одна,  а  иногда  и днем в  окружении всех этих  людей, которые меня совершенно не  понимают. Поэтому я так часто возвращаюсь к  дневнику, ведь у Китти терпения достаточно. Обещаю ей, что несмотря на все сохраню  выдержку, проглочу  слезы и  добьюсь  своего.  Но  очень хочется,  чтобы  кто-то  меня поддержал—тот, кто меня любит.
Не суди обо мне плохо и пойми, что у меня просто нет больше сил!
Анна

Среда, 3 ноября 1943 г.

Дорогая Китти!
Чтобы чем-то нас  занять,  и для нашего  общего  развития, папа заказал проспект Лейденского заочного института. Марго прочитала эту толстую книжицу не меньше трех раз и не нашла для себя ничего подходящего. Тогда папа взялся за дело и выбрал для нас курсы основ латинского. Мы тут же заказали  учебный материал, хотя стоит это  немало.  Марго  энергично принялась за работу, и я тоже,  хотя латинский  дается мне с трудом. И  еще  папа  попросил  Кляймана приобрести  детскую  библию,  чтобы  я хоть  немного  ознакомилась  с  Новым заветом. «Это подарок Анне на праздник Хануки?»,  - спросила его Марго. «Ээ, нет, думаю, что ко дню святого  Николааса». Действительно, Иисус и Ханука не очень сочетаются.
Поскольку  пылесос  сломался, мне  приходится  ежедневно  чистить ковер старой  щеткой.  Окно  при  этом закрыто,  свет и камин включены.  По-моему, бесполезная  и даже  вредная работа,  и  жалобы,  в самом деле,  последовали незамедлительно: от поднимающейся в  воздух пыли у мамы разболелась  голова, новый латинский  словарь Марго весь запылен, а  папа еще ворчит, что пол все такой же грязный. Вот и жди от людей благодарности!
У нас  по воскресеньям теперь новый  порядок: камин будем зажигать не в пол шестого  утра,  а как обычно --  в пол восьмого.  На мой  взгляд, это не безопасно. Что подумают соседи, увидев в выходной день дым из трубы?  То  же самое  с занавесками. С тех пор как  мы  здесь поселились, они всегда плотно закрыты. Но время от времени кто-то из господ или дам не удерживается, чтобы не посмотреть  в окно  через  щелочку. На виновного все накидываются,  а тот оправдывается, что его никто не может заметить. Но так ли это на самом деле?
Сейчас ссоры у нас как будто поутихли, вот только Дюссель разругался  с  Ван Дааном.  Если Дюссель  упоминает госпожу Ван Даан,  то называет ее не иначе, как  «глупая  корова» или «старая телка», а  то  величает  нашу ученую мадам «юной девицей» или «невезучей старой девой». Сковородка винит чайник в  том, что тот закоптился!
Анна

Понедельник, 8 ноября 1943 г.

Дорогая Китти!
Если ты  перечитаешь  все  мои письма, то  увидишь, что  они написаны в самом  разном настроении. Мне  самой не нравится,  что от настроения все так зависит. Не только у меня, а у всех нас. Если я под впечатлением от какой-то книги,  то должна  не  показывать  свои чувства и эмоции другим,  иначе  они подумают,  что  я совсем тронулась. Ты, наверно, заметила, что сейчас у меня расположение весьма скверное.  Почему, толком  не могу объяснить, не  думаю, что из-за трусости, которая очень мешает мне в жизни. Сегодня вечером, когда Беп еще была у нас, раздался  долгий и громкий звонок в дверь. Я побледнела, у меня сразу заболел живот—и все от страха.
Вечером  в постели я  представляю себя одну  в тюрьме, без мамы и папы.
Или мне мерещатся кошмары: пожар  в нашем Убежище,  или что за нами приходят ночью, и  я в ужасе забиваюсь под кровать.  Я вижу все так ясно и четко, как будто  это происходит в реальности.  И я  осознаю, что такое и в самом  деле может случиться.
Мип  часто  повторяет,  что  завидует нашей  спокойной жизни. Может,  в чем-то она и права, но только если забыть о наших страхах.
Не могу представить  себе, что когда-то  мы снова будем жить  в обычном мире. Хоть я и сама часто  произношу  «после войны», эти  слова  кажутся мне воздушным замком, который навсегда останется мечтой.
Мы, восемь жителей Убежища, как  бы живем на кусочке  голубого неба,  а вокруг  черные  тяжелые  облака.  Сейчас  мы в  безопасности,  но облака все наступают, и  граница,  отделяющая нас от смерти, приближается. Мы  в  ужасе мечемся и тесним друг друга в поисках выхода. Внизу люди воюют и  сражаются, наверху спокойно  и безмятежно, но темная масса не пускает нас ни наверх, ни вниз, она надвигается непроницаемым потоком, который хочет, но пока не может нас уничтожить. И мне остается только кричать: «О кольцо, кольцо, расступись и выпусти нас!»
Анна

Четверг, 11 ноября 1943 г.

Дорогая Китти!
Для этой главы я придумала хорошее название.
Ода моей авторучке.
Светлой памяти. Я  всегда  очень  дорожила своей ручкой, прежде  всего, из-за  толстого пера.  Только  такими  перьями  я могу писать  аккуратно.  Эта ручка прожила долгую и интересную жизнь, о которой я тебе сейчас расскажу.
Когда  мне  было  девять  лет,  ручка  в  коробочке,  да  еще тщательно упакованная в вату, прибыла из Ахена, города, где жила моя бабушка. Конечно, это был  бабушкин подарок. На коробке стояла надпись  «бесценный экземпляр».
Шел февраль, было холодно и  ветрено, а я лежала в постели с гриппом. Тем не менее  свою драгоценную  ручку  в  красном  кожаном пенале  я  выставила  на обозрение всем подругам. Я, Анна Франк, ужасно гордилась своим подарком!
Через год  мне позволили взять ручку  с  собой  в школу,  и учительница разрешила  писать  ею  на  уроках.  Но когда  мне  исполнилось  одиннадцать, пришлось убрать мое сокровище  в ящик: учительница шестого класса  позволяла писать только школьными  ручками, которые надо макать в чернильницу. Когда я в двенадцать  лет поступила в еврейский лицей, то снова смогла  пользоваться авторучкой,  она  теперь  вместе с  карандашами  хранилась  в  новом пенале, который закрывался на молнию! А потом ручка переехала в Убежище, где провела со мной четырнадцатый год моей жизни и вот...
В  пятницу в  пять часов я собралась  писать  у себя в комнате, но меня прогнали папа  и  Марго,  которым  приспичило  заниматься  латинским!  Ручка осталась  лежать на  столе, а  ее владелица занялась в уголке стола  чисткой бобов, точнее, снятием с них плесени.  Без четверти шесть я  подмела пол  и, завернув мусор и испорченные бобы в старую газету, бросила сверток  в камин.
Тот  взметнулся ярким  пламенем,  что  привело  меня  в  восторг,  поскольку последнее время наш камин еле дышал.
Ученики латинского, наконец, освободили стол, и я уселась за ним, чтобы заняться своим письменным заданием. Но ручка бесследно исчезла. Мама,  папа, Марго и даже Дюссель—все искали, но бесполезно. «Наверно, ты бросила ее в
камин вместе  с  бобами», - предположила Марго. «О  нет, не  может быть!»  - воскликнула я. Но когда к  вечеру  ручка так и не объявилась, мы решили, что она в  самом деле  сгорела. Поэтому и  пламя было  таким ярким! На следующий день грустное предположение подтвердилось: очищая камин от золы, папа  нашел наконечник  моей  бесценной  ручки.  От  нее  самой  не  осталось  и  следа.
«Очевидно, расплавилась», - сказал папа.
Только  одно  меня утешает: моя ручка кремирована, что является и  моим личным посмертным желанием!
Анна

Среда, 17 ноября 1943 г.

Дорогая Китти!
У нас события не радостные. У Беп дифтерия, поэтому она шесть недель на карантине. Нам ее очень не хватает, к тому же ее болезнь  осложнила доставку для нас еды и других покупок.
Кляйман еще не  поправился  и уже три недели  питается только молоком и жидкой кашей. Все дела навалились на бедного Куглера.
Марго послала  по почте задания по  латинскому и теперь их вернули—с исправленными ошибками  и  замечаниями. Марго пишет под именем  Беп. Учитель очень  любезен и обладает чувством юмора. Представляю,  как он доволен такой умной и прилежной ученицей!
С Дюсселем что-то случилось, и никто не понимает,  в чем дело. Он вдруг совсем  перестал  разговаривать  с  Ван  Даанами.   Мама  с  самого   начала предупредила его,  что  с  госпожой  из-за этого  могут  возникнуть  немалые неприятности. Но Дюссель возразил, что Ван Дааны первыми объявили  молчание, и  он со своей стороны  не намерен его нарушить. А  знаешь, вчера 16  ноября была годовщина его прихода в Убежище. По этому поводу он подарил маме цветы.
А госпожа Ван Даан, уже  давно прозрачно намекающая, что Дюссель в этот день должен  выставить  угощение,  не   получила   ничего.   Вместо  того,  чтобы поблагодарить и ее за наш  общий бескорыстный поступок, он вовсе  перестал с ней разговаривать. Утром шестнадцатого я  спросила доктора:  что он ждет  -- поздравлений или  соболезнований.  Тот ответил, что  примет и то, и  другое.
Мама,  так  истово взявшая на  себя  роль  миротворца,  ничего не  достигла: положение все то же.
Не преувеличивая, скажу, что Дюссель просто не в  своем уме. Как  часто мы  тайком  посмеиваемся  над  его  феноменальной  забывчивостью  и   полным отсутствием собственного  мнения.  Или над  тем, как он совершенно искаженно пересказывает только что услышанные  сообщения:  все переворачивает с ног на голову! И еще, когда он в ответ на наши упреки дает красноречивые, но пустые обещания!
«Он был велик своим умом,
Но мелок был делами».
 

Суббота, 27 ноября 1943 г.

Дорогая Китти!
Вчера вечером,  перед тем, как заснуть,  я  вдруг  увидела Ханнели. Она стояла  передо  мной  в  лохмотьях, бледная  и  исхудавшая.  Ее  глаза  были огромными, и  смотрели на меня  с  грустью и  упреком, как будто  спрашивая: «Анна, почему ты меня покинула? Помоги,  пожалуйста, помоги мне выбраться из этого ада!»
Но я не  в состоянии помочь  ей, лишь  вижу, как другие люди страдают и гибнут, а сама сижу, сложа руки,  и  молю  Бога, чтобы  он вернул ее  нам. Я видела именно Ханнели и никого другого, и мне ясно, почему. Я слишком строго судила ее, была еще ребенком и поэтому не понимала ее трудностей. У нее была хорошая подруга, и ей казалось, что я хотела ее отнять. Представляю, как она из-за  этого  переживала, ведь  я и  сама хорошо знаю, что  это такое! Часто бывало,  что  я задумывалась о ней, но из-за  эгоизма быстро возвращалась  к собственным забавам и проблемам.
Как  плохо  я  обращалась  с ней тогда! И  теперь она  смотрела на меня молящими глазами, такая  бледная,  беззащитная. Если бы я  могла  ей помочь!
Господи, ведь у  меня  здесь есть  все, что можно желать, а  ее так покарала судьба.  Она была не менее набожной, чем я, и всем  желала только  хорошего.
Почему же  я живу,  а  ее,  может быть,  уже  нет?  Почему наши судьбы такие разные, и мы так далеко друг от друга?
Честно говоря, я  долгие  месяцы, почти год, не думала о ней.  Не  так, чтобы совсем, но никогда не  представляла  ее, как сейчас - в такой страшной беде.
Ах, Ханнели, я так  надеюсь, что если ты переживешь войну и вернешься к нам, то  я смогу сделать  для  тебя что-то хорошее, и ты тогда  простишь мою прежнюю  несправедливость.  Но  ведь  ей  нужна  моя  помощь  именно сейчас! Вспоминает  ли  она  меня, чувствует ли что-то?  Господи,  поддержи  ее,  не позволь ей, по крайней мере, остаться в одиночестве. О, если бы она знала, с какой  любовью и состраданием я думаю о ней, то это, возможно, придало бы ей
силы.
Я пытаюсь отогнать  страшные мысли, но ее  большие  глаза  так  и стоят передо  мной.  Верит  ли она в  Бога искренне или потому, что  так надо? Мне никогда в голову не приходило спросить ее об этом.
Ханнели,  Ханнели,  ах,  если бы я  могла  освободить  тебя из  плена и поделиться с тобой всем, что у меня есть! Но слишком поздно, я не могу ничем помочь тебе и не могу исправить свои ошибки. Но я никогда не  забуду тебя  и всегда буду за тебя молиться!
Анна

Понедельник, 6 декабря 1943 г.

Дорогая Китти!
По  мере приближения  дня  Синт Николааса,  я все  чаще  вспоминаю нашу замечательную  корзину  с подарками  прошлого  года.  Было бы  очень грустно совсем не отметить праздник в этот раз. Я долго думала, пока мне в голову не пришла забавная идея. Я посоветовалась с Пимом, и  за неделю до праздника мы взялись за работу: для каждого нужно было написать стихотворение.
Вечером в воскресенье в четверть девятого мы поднялись наверх с большой бельевой   корзиной,   украшенной   фигурками,  бантиками  и  розово-голубой подарочной  бумагой. Сверху мы  покрыли ее коричневой упаковочной бумагой, к которой прикрепили письмо. Я взяла его и прочитала всем собравшимся наверху, явно удивленным внушительными размерами нашего сюрприза:
Синт Николаас к нам с визитом пришел
Он наше Убежище не обошел.
Увы, но отметить, как в прошлом году
Мы праздник не можем на нашу беду.
Ведь верили твердо мы в те времена:
Свобода нам всем через год суждена.
Но праздник забыть невозможно никак,
Советуем всем заглянуть в свой башмак!
Раздался  дружный  смех,  и каждый вытащил из коробки  свой туфель  или ботинок, в котором лежало письмецо со стишком.
Анна

Среда, 22 декабря 1943 г.

Дорогая Китти!
Из-за  тяжелого  гриппа я не  могла написать  тебе раньше. Болеть здесь ужасно:  если  нападает  кашель,  но  надо  забиться  глубоко  под одеяло  и стараться кашлять как можно тише. Но от  этого в горле першит только больше, и  тогда  тебя  пичкают молоком с медом, сахаром или  чем-то  там еще.  Если вспомнить  все  способы,  которыми  меня лечили,  то  голова пойдет  кругом: компрессы, влажные и сухие укутывания, теплое питье, полоскания, смазывания, лимонный  сок,  обязательный  постельный  режим,  и  к  тому   же  измерение температуры каждые два  часа.  Разве  можно так вылечиться? А самое ужасное, что Дюссель решил поиграть  в доктора и теперь  то  и дело прикладывает свою напомаженную голову к моей голой груди, чтобы послушать сердце. От его волос щекотно,  а  главное я  стыжусь ужасно, хотя  тридцать  лет назад он получил официальное звание врача. С какой стати этот субъект ложится на  мое сердце?
Ведь он не мой возлюбленный! Тем более, если у меня и что-то  не так, он это все  равно  не  услышит:  он  явно  туговат  на оба  уха,  и  их  необходимо прочистить. Но достаточно  о болезнях. Теперь я в полном здравии, выросла на сантиметр,  поправилась  на  килограмм  и, хоть бледная, но  снова жадная до учебы. В доме относительно тихо,  никто не  ссорится.  Такого спокойствия не было уже полгода, и думаю, что долго оно не продлится.
Беп по-прежнему на карантине, но скоро снова придет к нам.
На Рождество мы получим дополнительные  талоны  на подсолнечное  масло, сладости и джем. На  Хануку господин Дюссель подарил госпоже Ван Даан и маме прекрасный торт, который Мип испекла по его просьбе.  Мало у Мип других дел!
Я и Марго получили в подарок брошки, искусно  сделанные из монет и тщательно отшлифованные. Не передать словами, какая это прекрасная работа!
А  я  тоже припасла что-то к Рождеству для Мип  и Беп. В течении месяца ела  кашу без сахара, и теперь из всех сэкономленных кусочков Кляйман сделал на дощечке орнамент.
В доме уныло, камин смердит, из-за грубой пищи все жалуются на желудок, что выражается и в подозрительных звуках со всех сторон...
На фронте затишье, настроение препротивное.
Анна

Пятница, 24 декабря 1943 г.

Дорогая Китти!
Мы здесь  так  зависим от нашего настроения - кажется, что я только  об этом и пишу. У меня оно в последнее время меняются особенно часто. Известное высказывание «от  ликующей радости к  глубокому унынию» подходит  здесь, как нигде. Первое из  этих чувств я испытываю,  когда  сравниваю  нашу судьбу  с другими  еврейскими  детьми. А  в  уныние впадаю,  когда,  например, госпожа Кляйман  приходит к  нам и рассказывает  о  хоккейном  клубе своей Йоппи,  о прогулках на каноэ, спектаклях и чайных сборищах с друзьями. Не думай, что я завидую Йоппи, но так хочется настоящего веселья, чтобы смеяться  до  боли в животе! Особенно  сейчас,  когда в Рождество и Новый год мы сидим  взаперти.
Пусть неблагодарно с моей стороны писать такое, но должна же я иногда излить свое сердце, а бумага все стерпит.
Если  кто-то заходит к нам с улицы, приносит с собой холод и мороз, мне хочется закрыться с головой одеялом, чтобы  не думать: когда же, наконец, мы сможем вдохнуть свежий воздух? И эти мысли приходят  снова и снова, как я не стараюсь отгонять их и быть сильной.
Поверь  мне, когда полтора года  сидишь  в  четырех стенах,  то  иногда терпению  приходит  конец!  Ничего не могу поделать с этими  чувствами, хотя знаю, что мы должны быть благодарны судьбе. Я мечтаю поездить на велосипеде, танцевать, петь, смотреть на мир, почувствовать себя юной и свободной, но не имею  права  высказать  все это. Ведь если мы  все, восемь  человек,  начнем жаловаться и ходить с мрачными лицами, что же это будет?
Иногда я думаю: понял бы кто-то меня, простил  бы  мою неблагодарность, независимо от того, еврейка я  или  нет, и  увидел бы во  мне  лишь девочку, которой так хочется свободы и радости? Не знаю и не могу говорить об этом ни с  кем,  потому  что боюсь  расплакаться.  Слезы  приносят облегчение,  если плачешь не в одиночестве. Мне так не достает мамы, которая понимала бы меня. И поэтому я часто думаю - даже когда пишу или чем-то занимаюсь—как я сама в будущем буду воспитывать своих детей. Для меня тогда будут важны не слова, а дела и чувства... Нет, я не знаю, как это описать! Хорошо, что мама ничего не  замечает,  иначе  она  бы  чувствовала  себя  очень  несчастной.  Что ж, достаточно  на сегодня  жалоб,  но  оттого, что я  изложила  их  на  бумаге, действительно стало легче!
Анна По мере приближения Рождества я все чаще думаю о том, что Пим рассказал мне год назад. Мне в то время не было ясно до конца,  что он имел в виду, но сейчас я понимаю его лучше. Если бы он снова начал такой разговор, я, может, дала бы ему почувствовать, как понимаю его! Думаю, что он заговорил тогда об этом, потому что  постоянно слышит о «сердечных тайнах»  других,  а ведь и у него есть потребность выразить  свои чувства. Пим почти никогда не говорит о себе. Марго, наверно, и не подозревает, что у него на душе.
Бедный Пим, он пытается убедить себя, что все забыл.  На самом деле это невозможно. Конечно, он видит  мамины ошибки, но  привык  смиряться  с ними.
Надеюсь, что буду похожа на него, но не испытаю того, что переживает он!
Анна

Понедельник, 27 декабря 1943 г.

Дорогая Китти!
В  пятницу утром я впервые в  жизни получила  подарки к Рождеству. Наши девушки, Кляйман и Куглер  подготовили  для нас  замечательный  сюрприз. Мип испекла большой пирог  с  надписью: «Мир  в 1944»,  а  Беп  подарила печенье настоящего довоенного качества.
Я, Петер и  Марго получили по пачке йогурта,  а остальные—по бутылке пива. Все было красиво и празднично упаковано в отдельные пакеты.
Рождество промелькнуло незаметно.
Анна

Среда, 29 декабря 1943 г.

Дорогая Китти!
Вчера  вечером меня опять посетили печальные  мысли.  Я  снова и  снова вспоминала  бабушку  и  Ханнели.  Милая  бабуля,  мы  мало  думали  о  твоих страданиях. А ты так любила нас и всегда пыталась что-то для  нас сделать. И при этом оберегала  нас от горькой правды (10). Но и мы не оставляли бабушку в беде.  Она  все прощала мне, как бы  безобразно я  себя  ни вела.  Бабуля, любила  ли ты меня по-настоящему  или,  как другие, никогда не понимала?  Не
знаю.  А какой одинокой она, вероятно, себя чувствовала, хотя мы всегда были с ней! Человек может быть одинок, несмотря  на  любовь многих, если никто не считает его самым любимым!
А Ханнели? Жива ли  она? И что делает? О Господи, сохрани ее для нас! О Ханнели, думая  о тебе,  я  осознаю,  что  и  меня могла постигнуть такая же судьба. Почему  же я  часто  недовольна жизнью? Я  должна  быть  довольна  и благодарна, а  грустить  имею право  лишь,  когда  думаю  о печальной участи других. Я просто эгоистична и труслива.
Почему мне  постоянно мерещатся всякие страхи—в такой степени, что я кричать  готова? Я мало доверяю Богу,  а ведь он так много сделал для  меня, хотя я этого не заслужила, и по-прежнему веду себя недостойно.
Когда  думаешь о своих  близких, остается только плакать. Плакать целые дни и  молиться о том, что  Бог спасет хоть немногих. Как я надеюсь, что мои молитвы помогут!
Анна

Четверг, 30 декабря 1943 г.

Дорогая Китти!
После последних крупных ссор у  нас царит мир: как между нами, Дюсселем и  верхними, так и у  Ван Даанов. Но сейчас снова собираются  темные тучи, а причина...: еда.  Госпоже  Ван Даан  пришла в голову  абсурдная  идея:  ради
экономии  жарить меньше картошки по  утрам.  Мама, Дюссель и остальные  были абсолютно не согласны с  ней, в результате каждая семья жарит  картошку  для себя.  Но  теперь  ведутся споры  о  неравном  распределении  жира,  и  маме приходится восстанавливать  справедливость.  Если  все  это  кончится чем-то интересным, я  тебе  сообщу.  В  последнее  время у нас  все больше  готовят раздельно: мясо (им жирное, нам без  жира). Верхние варят суп, а мы нет. Они чистят картошку, мы скребем. Покупки тоже—каждый для себя. А сейчас то же и с жареной картошкой.
Если бы можно было во всем отделиться от них!
Анна
P.S. Беп  принесла  мне открытку,  с портретом всей  королевской семьи.
Юлиана выглядит на ней  очень молодой, да и королева  тоже.  Все три девочки прелестны. Мило, что Беп так внимательна ко мне, правда?

Воскресенье, 2 января 1944 г.

Дорогая Китти!
Сегодня утром мне нечем было заняться, вот я  и просмотрела  дневник. В нем  оказалось  много  писем,  в  которых  я  пишу  о  маме в  таких  резких выражениях, что я сама  испугалась  и спросила себя: «Анна, неужели ты могла говорить о ней с такой ненавистью?»
Так я и сидела перед открытой тетрадкой и  думала,  почему я была полна вражды  и  злости и доверила все это тебе. Я пыталась  понять ту Анну, какой она была год назад и простить ее. Моя совесть не успокоится, пока я не найду объяснения своим чувствам.
Быстрые  смены настроений и вспыльчивость  закрывают  мне  глаза  (не в буквальном смысле, конечно),  мешают смотреть на вещи объективно,  поставить себя на место других,  спокойно подумать  над  их  словами. В результате,  я обижаю людей, причиняю им боль.  Я слишком занята собой, замыкаюсь  в себе и все печали доверяю дневнику. Конечно, в  дневнике  я также описываю и  жизнь нас всех, но многие страницы можно было бы выбросить из него...
Я ужасно злилась  на маму,  что нередко случается и сейчас. Да, она  не понимала меня, но ведь и я не пыталась ее понять. Конечно, она любит меня, а я доставляла ей  немало  неприятностей. Трудные  обстоятельства  нашей жизни заставляют  ее часто нервничать и огорчаться.  Не  удивительно, что  в такой ситуации  между нами не возникло  понимания. А я все  воспринимала  всерьез, обижалась, грубила  и  расстраивала  ее еще  больше.  Так накапливались наши взаимные расхождения и  обиды. Это было нелегкое  время  для нас  обеих,  но сейчас оно  позади. Наверно,  и  меня  можно понять в том, что  я раньше  не осознавала своих ошибок и слишком жалела себя.
Если мне сейчас случится рассердиться, то я  дам волю чувствам наедине, чтобы  никто не  слышал моих  ругательств  и  топанья  ног! Я  уже давно  не доводила  маму  до  слез,  и  нервы  у  нее  немного  успокоились. Я  обычно помалкиваю, если  чем-то  недовольна, и она  тоже, и  поэтому наши отношения сейчас  стали гораздо лучше.  Но любить ее  беззаветной любовью  ребенка  -- этого я не могу.
Я успокаиваю  совесть тем, что  лучше доверять мои излияния бумаге, чем заставлять маму из-за них переживать.
Анна

Четверг, 6 января 1944 г.

Дорогая Китти!
Сегодня  я  должна  признаться тебе  в  двух  вещах, что  займет немало времени. Но мне  необходимо  с кем-то поделиться, и  лучше  всего  с  тобой, потому что ты никогда меня не предашь!
Сначала о маме. Я часто жаловалась тебе на  нее и сама старалась быть с ней любезной. Вдруг я поняла, что мне в маме не хватает. Она часто говорила, что видит в нас скорее подруг,  чем дочерей. В  этом,  наверно,  есть что-то хорошее, но все же  подруга не может  заменить маму. А мне нужна мама, перед которой  я преклонялась бы, и которая была  бы для меня идеалом. А моя мать, если и пример  для  меня,  то в противоположном отношении: я  бы как  раз не хотела быть такой, как она. Наверняка, Марго думает  об этом иначе и то, что я  пишу  тебе сейчас,  она  бы  никогда  не  поняла.  А  папа избегает  всех разговоров о маминых недостатках.
Мать  в моем  представлении  должна  быть  прежде  всего  тактичной  по отношению  к своим детям -  в любом возрасте.  Не так, как моя мама, которая откровенно высмеивает  меня, когда я  плачу  - не от физической  боли,  а по
другим причинам.
Одного  случая, может, не очень важного на первый взгляд, я ей  никогда не прощу. В тот день у меня был назначен прием к зубному врачу. Мама и Марго пошли со мной и совсем не возражали, что я беру с собой велосипед. А когда я
вышла  от  доктора, они радостно сообщили, что собираются в город,  чтобы на что-то посмотреть или купить, я уже точно не помню. Я, конечно, хотела пойти с ними, но не  могла—из-за велосипеда. От обиды  у меня полились слезы, а мама с Марго стали смеяться надо мной. Я просто пришла в исступление и прямо на  улице показала  им  язык. Помню,  что проходящая мимо маленькая  женщина взглянула очень испуганно. Я вернулась домой и  еще долго  плакала. Странно, что при всех ранах, которые мне когда-то нанесла мама, больней всего кажется эта. Я ужасно разозлилась тогда!
Второй  вопрос, о котором я  хочу с тобой  поговорить,  для меня  очень непростой, потому что касается меня лично. Я не ханжа, Китти, хотя когда они здесь открыто обсуждают свои посещения туалета, все во мне сопротивляется.
Вчера  я  прочитала  статью Сиз  Хейстер  о том,  почему люди краснеют.
Кажется, что написано это специально для меня. Краснею-то я не часто, но все остальное  в  статье  -- обо мне. Там написано,  что  девочки  в  переходном возрасте становятся замкнутыми и  задумываются  обо всех переменах,  которые происходят с  их телом. Вот  и  у  меня так, и мне кажется, что в  последнее время  я  стесняюсь  Марго,  маму  и  папу. А  Марго  совсем  не  стесняется родителей, хотя в целом она гораздо застенчивее меня.
Мне  кажется  таким  чудесным то,  что  происходит  со мной  не  только снаружи, но и изнутри. Я никогда не говорю об этом ни  с кем, только с самой собой. Всегда во время месячных (а  это случалось уже три раза) мне кажется, что, несмотря на боль и  неудобства, я несу в себе какую-то особую тайну.  И предчувствие  этой тайны радует меня уже заранее. Сиз  Хейстер  пишет также, что юные девушки часто неуверенны в себе и что они постепенно узнают себя—
свои мысли, привычки, характер. И я в какой-то момент начала задумываться об этом и пытаюсь понять себя уже с тринадцати лет, хотя,  кажется, мало в этом продвинулась.  Иногда  вечером  в  постели  не  могу  удержаться,  чтобы  не потрогать свои груди и услышать, как спокойно и ровно бьется сердце.
Похожие  чувства я  бессознательно испытывала и раньше,  перед тем, как пришла сюда. Однажды я ночевала у Джекки, и мне ужасно захотелось увидеть ее тело, что ни  разу  до  сих пор  не удавалось. Я  предложила  в знак  дружбы дотронуться  до  ее груди,  и  чтобы  она  дотронулась  до  моей.  Но Джекки отказалась. А  в  другой раз  меня  охватило желание расцеловать ее, что я и сделала. Я буквально впадаю в экстаз,  когда вижу обнаженную женскую фигуру, например Венеру  Шпрингера. Это  так необыкновенно прекрасно, что я часто не могу сдержать слез. Ах, если бы у меня была подруга!
Анна

Четверг, 6 января 1944 г.

Дорогая Китти!
Мне  просто  необходимо откровенно  поговорить  с  кем-то, поэтому  я в последнее время  все чаще беседую с Петером. Вообще, мне всегда было уютно в его комнатенке,  но  поскольку  Петер  чрезвычайно  скромный  и сам  никогда навязывается, я боялась показаться надоедливой и не оставалась у него долго.
А в последнее время как раз искала повод поболтать,  и вот такая возможность представилась.  Петер  вдруг помешался на кроссвордах и теперь только ими  и занимается. Я предложила ему свою  помощь, и мы уселись рядом: он за столом, я на  диване.  Когда я смотрела в его  синие глаза, то почему-то чувствовала себя смелее.  Петер  был явно  смущен  моим неожиданным  визитом.  Его  лицо выдавало беззащитность и неуверенность, и в то же  время я угадывала, что он начинает осознавать себя мужчиной. Его застенчивость трогала меня и хотелось сказать:  «Расскажи,  наконец,  что-то  о себе, не  обращай  внимания на мою пустую болтовню». Однако подобные слова  легче  произносить  мысленно, чем в действительности.
Ничего  особенного  в  этот  вечер  не произошло,  кроме  того,  что  я рассказала ему о статье Сиз Хейстер. Конечно, не все, что писала в дневнике, а лишь о том, что он с годами непременно приобретет уверенность в себе.
Вечером я плакала безудержно. И думала:  почему это я должна добиваться расположения Петера?  Но так или иначе, именно этого мне хочется, поэтому  я не оставлю Петера в покое, пока не заставлю его заговорить.
Только  не  подумай, что я влюблена, об  этом нет и речи. Если бы у Ван Даанов был не сын, а дочка, то я бы так же пыталась подружиться с ней.
Сегодня  утром я  проснулась  примерно без пяти семь и совершенно  ясно вспомнила свой сон. Мне снилось, что я  сидела на  стуле,  а  напротив  меня сидел Петер ... Шифф. Мы  листали  книжку  с  рисунками Мари Бос. Я все  так четко помнила, даже  эти рисунки! Но самое главное не это. В какой-то момент мои  глаза встретились  с  красивыми  карими глазами Петера,  и тот  ласково сказал:  «Если б я  знал, то  пришел  бы к тебе  гораздо  раньше!»  Потом  я почувствовала  прикосновение  его мягкой  и  холодной щеки, и это  было  так хорошо, так прекрасно...
В  тот  момент,  все  еще щекой к щеке я проснулась. Казалось,  что его глаза так глубоко заглядывают в мое сердце и читают там, как сильно я любила его и люблю до сих пор. Я почти плакала: мне было ужасно  грустно, что я его нашла, чтобы тут же  потерять снова. Но одновременно я радовалась, что Петер не забыл  меня.  Удивительные сны снятся мне! Однажды я видела во сне бабулю (папину  маму)  так отчетливо, что различала каждую  ее  морщинку. Позже мне приснилась  другая  бабушка,  которая пришла ко мне, как ангел-хранитель.  А потом Ханнели, которая как  бы стала для  меня  символом бедствий всех  моих друзей и всех евреев.
А теперь Петер, милый  Петер, он предстал передо мной словно живой. Мне и фотография не нужна: я вижу его так ясно, так хорошо.
Анна
 
Пятница, 7 января 1944 г.

Дорогая Китти!
Как это мне до сих пор не пришло в голову  рассказать тебе историю моей большой любви!
Когда я еще ходила в детский сад, мне очень нравился Сэлли Киммел. Отец его умер, и он жил с матерью и теткой. Двоюродный брат Сэлли, Аппи, высокий, стройный и темноволосый, похожий на кинозвезду, вызывал всеобщее восхищение, а сам Сэлли  был  смешным и толстым. Мы много времени проводили вместе, хотя моя любовь  оставалась без  ответа.  Но потом  я  встретила  Петера и  тогда влюбилась по-настоящему. Он  тоже привязался  ко  мне, и целое  лето мы были неразлучны.  Так и вижу  мысленно, как мы  вместе  идем по улице: он в белом хлопчатобумажном костюмчике,  а я  в  коротком  летнем платье.  После летних каникул я пошла в последний класс младшей школы, а он поступил в среднюю. Он часто заходил за мной после уроков или я за ним. Петер - настоящий красавец:
высокий, тонкий,  с  умным, серьезным, спокойным и привлекательным  лицом. У него  были темные волосы,  прекрасные карие глаза, загорелые румяные щеки  и тонкий нос. Особенно я любила его улыбку, немного озорную и шаловливую.
Потом  я уехала на каникулы, а Петер за это время переехал в интернат и поселился в одной комнате  с мальчиком постарше. Тот,  очевидно, внушил ему, что я недоросль и мелюзга,  и  Петер отдалился от меня. Но я так любила его, что не хотела этому верить, пока не осознала, что выгляжу смешной, постоянно бегая за ним.
Годы шли. Петер дружил с  девочками своего возраста, а  со мной даже не здоровался. Когда я начала  учиться в еврейском  лицее,  многие  мальчики из класса влюбились в меня. Это,  конечно, льстило мне, но трогало мало. Потом, как я уже рассказывала, в меня безумно влюбился Хелло,  но я сама не  любила никого.
Существует пословица: «Время все излечивает». Так  произошло и со мной.
Я  убедила себя, что Петер мне никогда серьезно не нравился. Но воспоминания остались, и должна признаться, что я  иногда  злилась на  него и ревновала к другим  девочкам.  А  сегодня  утром осознала,  что  мои чувства  совсем  не
изменились, наоборот, они росли и крепли вместе со мной. Я даже могу понять, что казалась Петеру ребенком, но мне было очень больно, когда он забыл меня.
Я видела его  лицо очень близко, и  знаю теперь наверняка: никто  никогда не тронет мое сердце, как он.
Сегодня утром я была сама не своя. Когда папа поцеловал меня, я чуть не вскрикнула:  «Ах, если бы это был Петер!». Чем бы  я не занималась в течение всего дня, я беспрестанно повторяла про себя: «Петель, о, милый Петель...»
Что же теперь делать? Просто жить, молиться Богу и просить  его,  чтобы мы с Петером  нашли друг друга, когда  я выйду  отсюда. Он тогда взглянул бы мне  в глаза, прочитал в них мои чувства и сказал: «О, Анна,  если б я знал, то пришел бы к тебе гораздо раньше!». Как-то  мы с папой говорили о сексе, и он сказал,  что я еще не  могу  понять, что такое  чувственное  влечение. Но думаю, что понимала это уже тогда, а тем более --  сейчас. Никто мне так  не дорог, как милый Петер!
Я посмотрела на себя в зеркало и увидела, как  изменилась за этот день.
Глаза казались ясными  и глубокими, губы нежными, а щеки порозовели, чего не было уже  месяцы. Я выглядела счастливой, но к этому примешивалась грусть, и улыбка быстро  слетела  с  моего лица. Как  же я могу  быть счастливой, если Петер, возможно, совсем не думает  обо мне?  И все  же я до сих пор вижу его прекрасные глаза  и  чувствую прикосновение его щеки к моей щеке.  Петель, о Петель, как забыть мне  то мгновение? Разве сможет кто-то другой занять твое место, ведь это покажется лишь жалкой подделкой. Я люблю тебя,  и моя любовь так  велика,  что просто не умещается  в сердце.  Она должна выйти наружу, и тогда и смогу увидеть, как она огромна!
Если бы неделю  назад  и даже  вчера кто-то спросил  меня: «За  кого из своих  знакомых ты  хотела бы выйти замуж?», то  я ответила бы: «За Сэлли: с ним спокойно и надежно». А  сегодня я  бы закричала: «За  Петеля, потому что люблю  его всей душой!». Но в одном я бы оставалась твердой:  я позволила бы ему касаться только моего лица, но не тела.
Сегодня утром на чердаке я сидела перед окном, и мысленно разговаривала с Петелем, а потом представила, как мы плачем вместе. И снова  почувствовала его губы и чудесную щеку. О Петель, приди ко мне, думай обо мне, мой дорогой Петель!

Среда, 12 января 1944 г.

Дорогая Китти!
Уже четырнадцать  дней, как Беп  снова с нами, хотя ее сестренке только со следующей недели можно посещать в школу. Мип и Ян два дня сидели дома  -- оба испортили  себе желудки. У меня новое увлечение—танцы и балет! Каждый вечер упражняюсь. Из  своей  сиреневой комбинации  мама соорудила  для  меня настоящую балетную  пачку. Но переделать гимнастические  тапочки в  балетные пуанты, к сожалению,  не  получилось. А между  тем мои онемевшие мышцы снова становятся гибкими. Очень полезное упражнение, когда сидя на полу, пытаешься обеими  руками приподнять  ноги. Приходится подкладывать подушки, иначе  моя бедная попка не выдерживает!
Сейчас  у  нас все  читают «Безоблачное  утро». Мама от  этой  книги  в восторге,  поскольку речь идет о проблемах молодежи. Про  себя я иронизирую: «Занялась бы лучше собственной молодостью!» По-моему, мама воображает  себе, что у  нас с Марго самые лучшие отношения с родителями,  какие  только могут быть. А сама постоянно вмешивается в наши дела! При этом Марго интересует ее больше, потому что мои мысли  и  проблемы, как мне  кажется,  ей  совершенно чужды.  А  я не собираюсь объяснять маме,  что  одна  из ее дочек совсем  не такая,  как  она  себя  представляет  --   ведь  она  бы  лишь  растерялась, расстроилась и не знала, как себя вести. И в  результате ничего  для меня не изменилось бы. Конечно, мама понимает,  что между нами нет настоящих любви и доверия, но наверно, утешает себя тем, что это временно.
Марго сейчас мила и добра ко мне, по-моему, она очень  изменилась—ни следа  прежней  раздражительности. Она все больше становится моей  настоящей подругой. И я для  нее уже не маленькая глупышка, с которой  совсем не нужно считаться.  Мне самой  странно, что я часто смотрю на  себя глазами других и как бы читаю жизнеописание чужой для меня Анны Франк.
Раньше дома, когда у меня не было так много  времени  на раздумья,  мне иногда казалось, что папа,  мама и Марго—вовсе не  родные  для меня люди.
Бывало,  что по полгода я  играла роль  сироты, пока,  наконец, не  начинала сердиться  на  себя  и  понимать, что  я сама виновата.  Нечего  разыгрывать страдания, если тебе прекрасно живется! И какое-то время  я  заставляла себя
быть милой и послушной. Каждое утро я надеялась, что первой увижу маму, и та ласково ответит на мое приветствие. Я и в самом  деле радовалась  ее  доброй улыбке. Но потом она неизбежно делала мне то или иное замечание или выговор, и я уходила в школу, чувствуя себя  разочарованной и отвергнутой. По пути из школы я мысленно прощала маму—ведь она всегда так занята! Приходила домой веселая, болтала без  умолку, но все заканчивалось так же, как утром. Иногда я убеждала  себя,  что  надо  оставаться  сердитой, но мне так не  терпелось поделиться  школьными новостями, что я забывала  об этом намерении.  А затем снова приходило время,  когда я уже  не прислушивалась  по утрам к  шагам на лестнице и по вечерам плакала в подушку от одиночества.
А  здесь,  как ты знаешь,  все переживания только усилились. К счастью, Бог послал мне  утешение --  Петера! Я целую тайком свой  медальон  и думаю: «Ах, какое мне дело до всей этой суеты! У  меня есть Петель, и никто об этом не знает!» Это чувство поможет мне пережить все невзгоды. Если бы они знали, что у меня на душе!

Суббота, 15 января 1944 г.

Милая Китти!
Какой  смысл описывать  тебе  в деталях  все  наши ссоры и споры?  Ведь достаточно рассказов о  том, как  мы делим мясо и жир,  и отдельно жарим для себя картошку. Уже  несколько дней  мы позволяем  себе чуть  больше  ржаного
хлеба, потому что с четырех часов только и думаем об ужине, и  усмирить наши голодные желудки невозможно.
Мамин  день  рождения  все  ближе.  Куглер  дал  ей   по  этому  случаю дополнительную  порцию сахара, что, разумеется,  вызвало зависть госпожи Ван Даан.  Оказывается,  ее  в  свое  время обделили.  Не  буду  надоедать  тебе
рассказом о  ругани,  истериках и ядовитых разговорах. Но представь, как все это нам надоело!
Мама выразила неисполнимое желание: не видеть Ван Даанов хотя бы недели две.
Я спрашиваю себя: всегда ли ссоришься, если живешь так долго бок о бок?
А может,  нам  просто  не  повезло?  Когда Дюссель  за столом наливает  себе четверть  всей мясной подливки, прекрасно зная, что  другим осталось слишком мало, аппетит у меня пропадает вовсе. Так бы и бросилась на него, стащила со стула и  выгнала  вон! Неужели большинство людей такие  же эгоисты и жадины?
Наверно, неплохо, что я  здесь немного познала человеческую природу, но этих знаний мне пока вполне достаточно! Петер такого же мнения.
А  война  продолжается, пока мы  здесь  спорим,  ссоримся  и  мечтаем о свободе. Надо пытаться и в наших условиях жить нормально и даже радоваться!
Вот  я  все  рассуждаю...  Боюсь, что  еще  немного, и я  превращусь  в высохшую фасолевую веточку. А мне так хочется еще побыть обычной девочкой!
Анна

Среда, 19 января 1944 г.

Дорогая Китти!
Сама не понимаю до конца, что  со мной, но  после того сна я уже не та, что  прежде.  И знаешь,  сегодня ночью мне  снова снился Петер,  и  он опять смотрел  на меня  своим  глубоким взглядом.  Однако  этот сон  не был  таким прекрасным и явственным, как прошлый.
Ты знаешь, что раньше я всегда ревновала  Марго к папе. Сейчас от этого не осталось и следа. Мне, правда, по-прежнему больно,  когда папа нервничает и раздражается, но при этом я думаю: «Нельзя обижаться на вас  за то, что вы такие! Вы все рассуждаете о мыслях и  делах современной молодежи, а на самом деле ничего об  этом  не  знаете!»  От отца я ожидаю больше, чем поцелуев  и других нежностей. Наверно, ужасно,  что я все время так занята собой? Может, я должна все им прощать—ведь я так хочу быть хорошей и доброй. Я и прощаю маме, но не могу смириться с ее колкостями и насмешками.
Я знаю, что далеко не совершена, да и возможно ли это вообще?
Анна Франк
P.S. Папа спросил меня, рассказала ли я  тебе о торте. Дело  в том, что мама на день рождения получила от наших попечителей настоящий кофейный торт.
Конечно, это было замечательно! Но сейчас меня это мало занимает.

Суббота, 22 января 1944 г.

Дорогая Китти!
Может, ты знаешь, почему все люди  так  оберегают свой  внутренний мир?
Почему я  с  другими совсем не такая, как с самой собой? Почему мы  все мало доверяем  друг  другу?  Да,  конечно,  на  это найдутся причины, но  все  же грустно, что даже самые близкие мало тебя понимают.
Кажется,  что с  тех пор,  как мне приснился тот  сон, я повзрослела, и больше  стала «личностью».  Ты не  поверишь, но  даже к Ван  Даанам я сейчас отношусь иначе, и менее принципиальна во время  наших стычек. Как же я могла так измениться? Знаешь,  я часто  думаю в последнее время,  что если бы мама была иной,  настоящей «мамочкой», то  наши  отношения  сложились  бы  совсем иначе. Разумеется, у  госпожи Ван  Даан несносный характер,  но  если бы  не мамины излишние принципиальность  и упрямство,  то  ссор  было бы в два раза меньше.  У  госпожи Ван  Даан есть, кстати,  одна хорошая черта: с ней можно нормально поговорить.  Несмотря на ее  эгоизм,  жадность и вероломство,  она легко  соглашается  и  уступает, если ее  не раздражать  и не провоцировать.
Конечно,  она  не всегда  последовательна. Но, набравшись  терпения,  с  ней обычно можно договориться.
Разногласия по вопросам воспитания, избалованности, еде - все, все, все --  не вызвало бы наших ужасных пререканий, если  бы  мы видели в  других не только плохие, но и хорошие стороны и вообще, относились к людям дружелюбно.
Да,  Китти,  я  знаю,  что ты думаешь: «Анна,  ты ли это говоришь?  Ты, которая  слышала  от  верхних  столько  жестоких  слов  и  испытала  столько несправедливости!».
Это правда, и все же... Сейчас я все это пересматриваю, но не собираюсь действовать, как в пословице: «Стоит  запеть старым, пищат молодые».  Я хочу лучше узнать Ван Даанов и понять, были ли мы справедливы в наших суждениях о них или что-то преувеличивали. Может, я в  итоге решу, что родители правы. А если  нет,  то постараюсь  объяснить  им их ошибки,  а уж  сама останусь при собственном  мнении.  Я буду  использовать любую возможность, чтобы  открыто поговорить  с  госпожой Ван Даан  о  наших спорных предметах, и несмотря  на нелестное прозвище  «всезнайки», сохраню нейтральную  позицию. Конечно, я не стану выступать  против  своей  семьи и всегда  буду защищать  своих  родных против кого бы то ни было, но сплетен от меня больше никто не услышит—это осталось в прошлом!
До сих пор я была убеждена, что во всех ссорах виноваты только  они, но на самом деле, доля нашей вины тоже есть. По сути дела мы были правы, но как разумные люди  (а к ним мы себя причисляем) мы  должны лучше пытаться понять окружающих.
Надеюсь, что сейчас я наконец разобралась, что к чему.
Анна
 
 
 
 
 
 
 
 
   
<< стр. 1 2 3 4 >>  

 

Это место для Вашего баннера!

 

 
 
 
 
 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 
     
Малышам
Азбуки
Азбука онлайн
Азбука Е.М. Бём
Азбука А. Бенуа

Учимся счету
Цифры онлайн

Обучающие пособия в картинках
Овощи
Фрукты
Ягоды
Птицы
Насекомые
Обувь

Библиотека онлайн
"Рукавичка"
"Касьянка, Том и Плут"
"2 жадных медвежонка"
"Репка"
"Бабушка, внучка да курочка"
"Чудесные лапоточки"
"Слонёнок и письмо"
"Про козлёнка, который умел считать до 10"
"Привередница"
"Маша и медведь"

Методические обучающие пособия в картинках
Времена года
Времена года (бонус: цветочные феи в работах Сесили Мэри Баркер)

Знакомимся с Английским языком
Цветочный алфавит от Сесили Мэри Баркер

Конкурс
Моя знакомая фея

Постарше

Хочу всё знать
Космос
Cеверное сияние
Фото-дайджест 1 - поверхность земли из космоса
Фото-дайджест 2 - интересные фото космоса и планет
Немного о Луне.
Пословица в картинках
Поговорка в картинках
Пословицы о России, о Родине
Пословицы и поговорки и их толкование (значение)
100 японских пословиц и поговорок
Задания для самостоятельной работы:
Растолкуйте значение предложенных русских пословиц
Подберите русский аналог к японской пословице
Кремль
Оружейная палата
Исторические виды Кремля

Компьютерная грамотность
Компьютер в картинках
Словарь компьютерных терминов
 Интернет - словарь
Правила работы за компьютером
Осторожно! Интернет!

Английский язык
"Эльфийский " алфавит с Лорен Миллс

Конкурс
"Золушка"

Общая история
Историческая оловянная миниатюра

Техника и технологии
Термины и их значение
Металлургия в фотографиях
Как делают DVD-диски

Библиотека онлайн
"Бобик в гостях у Барбоса"
"Рифмы матушки Гусыни"
"Зоки и Бада"
"Ёжик в тумане"
"Кладовая солнца"
"Сказки" В.В. Бианки
"Золушка"
Адыгейские народные сказки
Маяковский для детей
Лесков "Неразменный рубль"
Коллекция иллюстраций к сказке "Золушка"

Обучающие пособия в картинках
Электрические приборы
Электрические приборы бытовые
Солнечная система
Космос

Большим

Юридический ликбез

Конституция Российской Федерации
Всеобщая ДЕКЛАРАЦИЯ прав человека
Основные государственные законы Российской Империи

Словари
Словарь эпитетов русского языка
Словарь компьютерных терминов
 Интернет - словарь
Словарь церковных терминов

Религии мира
Интересная статистика

Конкурс
Видеомы
Журавли

Английский язык
Название цветов (спектральных) в английском языке

Техника и технологии

Термины и их значение
"Ковчеги"
Дайджест - экологичные технологии 2010
Катамаран на солнечной тяге.
Дайджест № 1 2011
История бронежилета

Библиотека онлайн
Андрей  Андреевич Вознесенский
Евгений Александрович Евтушенко
Расул Гамзатов
В.Шефнер "Лачуга должника"
Н.Лесков "Очарованный странник"
 Законы Мёрфи

Математика
История математики
Математика Эшера

Россия - наша Родина

Русский язык
Старославянские алфавиты
Древнерусские рукописные книги
Словарь эпитетов русского языка
Словарь церковных терминов
Лох, мымра и другие.
История буквы ё.
Памятники старославянской письменности.
Библеизмы в нашей речи.

2011 - Год Российской космонавтики
Впервые в мире - даты и факты
Космонавт №1
Гагарин - фотогалерея
Документы о первом полете человека в космос
Музей РКК "Энергия" им. С.П. Королева
Мемориальный музей КОСМОНАВТИКИ
Первый искусственный спутник земли

Исторический костюм
Одежды Русскаго государства Солнцев Федор Григорьевич

Законодательные акты
Конституция Российской Федерации

Конкурс
Видеомы
Журавли

Красная книга России
Что такое "Красная Книга"
"Красная книга" в рисунках В.Горбатова

Библиотека онлайн
Андрей  Андреевич Вознесенский
Евгений Александрович Евтушенко
Расул Гамзатов
Н.Лесков "Очарованный странник"
"Кладовая солнца"

Великая Отечественная

Герои Великой Отечественной Войны
Галерея

Фронтовые фотокорреспонденты
Альперт Макс Владимирович
Кинеловский Виктор Сергеевич
Кудояров Борис Павлович
Струнников Сергей Николаевич
Халдей Евгений Ананьевич
Трахман Михаил Анатольевич
Редькин Марк Степанович
Кнорринг Олег Борисович

Плакаты ВОВ
Галерея

Библиотека онлайн
Дневник Анны Франк

Мир вокруг нас

С миру по нитке
Печальные истории с хорошим концом
Изобретения, пришедшие от природы
Фото необычных и забавных животных от "The Telegraph"
Макрофотографии грибов плесени


Экология
«Картины разрушения в абстрактном стиле»
Борьба с разливом нефти в Китае фоторепортаж
Репортаж из нашей АРКТИКИ
Ветромобиль

Что такое, кто такой
Что такое радуга
Что происходит внутри яйца фоторепортаж

Художественная школа

Каллиграфия
История и развитие
Шедевры каллиграфии
Николай Семёнович Самокиш (1860-1944)

Искусство плаката
История плаката
Дореволюционный Российский плакат

Конкурс
Каллиграфия

Своими руками

Мастера
Дворцы - скворечники.

Делаем сами
Делаем туес из бересты - сами
Делаем скворечник

Библиотека онлайн

Малышам
"Рукавичка"
"Касьянка, Том и Плут"
"2 жадных медвежонка"
"Репка"
"Бабушка, внучка да курочка"
"Чудесные лапоточки"
"Слонёнок и письмо"
"Про козлёнка, который умел считать до 10"
"Привередница"
"Маша и медведь"

Постарше
"Бобик в гостях у Барбоса"
"Рифмы матушки Гусыни"
"Зоки и Бада"
"Ёжик в тумане"
"Кладовая солнца"
"Сказки" В.В. Бианки
"Золушка"
Адыгейские народные сказки
Маяковский для детей
Лесков "Неразменный рубль"
Коллекция иллюстраций к сказке "Золушка"

Большим
Андрей  Андреевич Вознесенский
Евгений Александрович Евтушенко
Расул Гамзатов
В.Шефнер "Лачуга должника"
Н.Лесков "Очарованный странник"
 Законы Мёрфи

Великая Отечественная
Дневник Анны Франк

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 
©03.12.2010-12 Арсланова Элла.
Главная
Проект "Шанс"
Контакты
Помочь проектy
Новое на сайте
Моя страничка
Магазин
Rambler's Top100 Бесплатный анализ сайта
 
Сайт управляется системой uCoz