Главная
Проект "Шанс"
Контакты
Помочь проектy
Новое на сайте
Публикуется впервые
Моя страничка
Обо мне
Конкурсы
Благодарность
Пpавила оказания первой помощи Школа выживания Созвездие талантов Магазин Тема дня: Интересные ссылки
Найти: на
Наши друзья:
 
<< стр. 1 2 3 4 >>
 
   
 
Понедельник, 24 января 1944 г.

Дорогая Китти!
Со мной произошло что-то странное (хотя слово «произошло» тут неточно).
Раньше—и в школе, и дома—о взаимоотношениях полов говорили, как о чем-то тайном  и  неприличном. При  этом всегда  шептались,  а  тех, кто еще ничего об этом не  знал, высмеивали.  Мне не нравились  разговоры в подобном тоне,  но изменить я ничего не могла, поэтому молчала  и пыталась узнать как можно больше от подруг.
Однажды (я  тогда уже знала достаточно) мама сказала мне: «Анна! Я хочу дать тебе хороший совет. Никогда не говори об этом с мальчиками и не отвечай им, если они начнут разговор сами». Я  буквально помню, что  ответила тогда: «Разумеется, нет! Как же иначе?» И предмет был исчерпан.
Первое  время жизни в  Убежище  папа часто заговаривал со  мной  на эту тему, хотя  я предпочла бы  обсуждать такие вещи  с мамой. Что-то я  и  сама читала в книгах.
Петер  Ван  Даан относится, на  мой  взгляд, к вопросам пола спокойно и естественно, а меня он никогда не дразнил и не расспрашивал. Его мать как-то призналась, что ни  разу с Петером о подобном не беседовала и даже не знает, насколько он просвещен.
Вчера, когда я, Петер и Марго чистили картошку, разговор зашел о Моффи.
Я  сказала:  «Ведь  мы даже не  знаем,  какого он пола». «Почему же  нет,  - ответил Петер,  -- он кот!»  Я  рассмеялась:  «Хорош  кот  --  в  интересном положении!»  Остальные засмеялись тоже. Дело  в том,  что  Петер  месяца два назад объявил, что Моффи  вскоре обзаведется  потомством  -- так раздулся  у него  живот.  Но оказалось,  что  кот просто  чем-то  объелся,  и  родов  не последовало.
А  теперь  Петер, чтобы  снять  с себя обвинения, решил  внести  полную ясность:  «Можешь сама посмотреть.  Я  как-то  недавно с ним возился и точно убедился, что он кот». Мне стало ужасно любопытно, и я отправилась с Петером на  склад. Моффи, однако, не был настроен  принимать  гостей, и его негде не было видно. Мы подождали немного, пока не замерзли и в итоге ушли ни с чем.
Вечером я  услышала, что Петер  снова  пошел на  склад.  И  преодолевая страх, последовала за ним  по темной  лестнице. В этот раз Моффи был тут как тут,  и Петер пытался схватить его, чтобы поставить на весы. «А ты здесь, -- сказал он, -- хочешь  посмотреть?»  Без излишних церемоний он уложил кота на спину  и, придерживая  его голову и лапы,  начал объяснять: «Вот его половой член,  а  там за  волосиками --  задний проход».  Тут Моффи вырвался и снова встал на свои белые носочки. Если бы какой-то другой мальчик произнес в моем присутствии слова «половой член», то я бы  умерла от стыда. Но Петер говорил так  просто и  естественно, что я  оставалась  совершенно спокойной.  Мы еще немного  поиграли  с  Моффи,  поболтали  на  разные  темы и  потом  медленно направились по длинному коридору к двери.
Я спросила:
- Муши кастрировали при тебе?
-  Да,  конечно. Это,  кстати,  минутное  дело.  Ему,  разумеется, дали наркоз.
- У него что-то удалили?
- Нет, доктор лишь надрезал семенной канал. Внешне ничего не заметишь.
Я набралась мужества, хотя это было не просто!
- Послушай, Петер, когда ты говоришь «половой орган», ты понимаешь, что у самок и самцов они называются по-разному?
- Да, я это знаю.
- У самок «влагалище», насколько я знаю, а как у самцов, я не помню.
- Угу.
- Хотя, не удивительно, что я  забыла, ведь эти слова  редко произносят или пишут.
- А я всегда  спрашиваю родителей. Они знают достаточно, и опыта у  них больше, чем у меня.
Мы как раз подошли  к  лестнице, и  я  решила, что  тему  надо закрыть.
Никогда—даже  с девочкой—я не решилась бы так говорить! И уверена, что когда мама предостерегала  меня от любопытства мальчиков,  она имела  в виду что-то более невинное.
До конца дня я все же ощущала какую-то неловкость,  ведь это был особый разговор!  И  я  извлекла из него урок:  с  ровесниками, даже юношами, можно просто и спокойно говорить на эту тему—без глупых намеков и шуток.
Правда ли, что Петер задает вопросы об  этом  родителям?  И  говорит об этом с ними так же просто, как со мной вчера?
Ах, ведь я ничего не знаю!
Анна

Пятница, 28 января 1944 г.

Дорогая Китти!
В  последнее  время я увлеклась родословными  и генеалогией королевских семей. Замечаю, что чем больше хочешь узнать, тем глубже  уходишь в прошлое, и делаешь массу интересных открытий.
Хотя я с рвением учусь по школьной программе (и, кстати, уже достаточно свободно  могу  слушать  английское  радио), по воскресеньям  я не даю  себе отдыха  и  привожу  в  порядок  свою  коллекцию  кинозвезд. Она  уже  немало
разрослась и регулярно пополняется благодаря журналу «Кино и театр», который по понедельникам приносит господин Куглер. Хотя обитатели Убежища, далеки от подобных интересов и считают мое увлечение пустой  тратой денег, они  каждый раз  удивляются  моим  познаниям: я  всегда  могу  с  точностью  перечислить артистов любого фильма!
Беп  со своим другом часто ходит в кино, и  стоит ей упомянуть название картины, как я тут же объявляю исполнителей главных ролей. Мама сказала, что позже мне  и в кино не надо будет ходить --  ведь мне уже  все  известно:  и сюжет, и артисты, и мнение прессы.
Когда  я  вплываю в  гостиную  с  новой  прической,  то  в  критических взглядах,  устремленных на  меня, читаю вопрос:  «У какой кинозвезды было на голове что-то подобное?» А если я отвечаю, что все сама придумала, то мне не очень-то верят! Новая прическа  обычно держится не больше получаса: мне  так надоедают замечания и  комментарии,  что я бегу в  ванную  и снова распускаю волосы.
Анна

Пятница, 28 января 1944 г.

Дорогая Китти!
Сегодня  утром  я  спросила  себя,  не  обращаюсь  ли я с тобой,  как с коровой,  которая постоянно пережевывает старые надоевшие новости и мечтает, наконец, узнать от Анны что-то новое.
К сожалению,  вполне тебя понимаю,  ведь подумай  --  каково  мне самой выслушивать  каждый день  одно  и  то же! Если за столом разговор  идет не о политике или нашей изысканной пище, то мама и госпожа Ван Даан вновь заводят пластинку с рассказами о своей молодости. Или Дюссель городит всякую чушь на разные  темы:  о  роскошных  нарядах  своей супруги,  великолепных  скаковых лошадях, течах в лодках, мальчиках, которые в четыре года уже умеют плавать, болях  в суставах и о своих трусливых пациентах. Когда один из нас восьмерых начинает какой-то рассказ,  остальные семеро уже  могут его завершить.  Суть каждого  анекдота   известна  заранее,   и  в  итоге  рассказчик  смеется  в одиночестве. А  всех  молочников,  мясников  и галантерейщиков наших  бывших домохозяек мы уже представляем себе не иначе, как с  длинной  бородой—так часто их у нас за столом  расхваливали или наоборот - чернили! Нет, услышать что-то новое, свежее у нас в Убежище невозможно!
Это все еще  было  бы сносно,  если бы взрослые не усвоили  привычку по десять раз заново повторять рассказы Кляймана, Яна и Мип, дополняя их новыми деталями и собственными соображениями.  Бывает,  что  мне  приходится больно щипать себя  за руку, чтобы сдержаться  и  не вернуть очередного оратора  на путь истины.  Ведь такие маленькие девочки,  как  Анна, не должны перебивать взрослых - даже, если те болтают ерунду, бессмыслицу и неправду.
Очень важные  для нас  новости,  поступающие от  Кляймана и Яна --  это истории о  таких же, как мы  вынужденных затворниках.  Наши друзья стараются доставить  как можно  больше  информации  о  них,  и мы  мысленно  разделяем страдания и радости наших товарищей по несчастью.
«Прятаться,  скрываться» --  эти слова стали такими же  обыденными, как папины тапочки  перед камином.  А подпольных организаций подобно  «Свободной Голландии»  очень  много,  на  удивление много.  Они  подделывают  паспорта, помогают своим  подопечным деньгами, находят надежные убежища,  обеспечивают работой  скрывающихся   христиан.  Поразительно,  что  они  все  это  делают совершенно бескорыстно и рискуют  собой, спасая жизни других. Лучший  пример --  наши  помощники,  которые столько для  нас делают,  и надеюсь, что будут
помогать нам  до выхода на свободу. А ведь если нас обнаружат, то их ожидает тяжкое наказание.  Ни разу ни  один из них не намекнул, что мы обуза для них (что и есть на самом деле), а забота о нас тяжела и утомительна. Каждое утро они поднимаются  наверх, беседуют  с мужчинами о политике, с женщинами  -- о еде и тяготах войны, с детьми  -- о книгах и  газетах. Они стараются  всегда выглядеть  веселыми,  никогда не  забывают принести цветы  и подарки ко дням рождения  и праздникам  и  в любой  момент готовы выполнить наши просьбы. Мы никогда не должны это забывать. Помогая своим ближним, они совершают подвиг, сравнимый с геройством на полях сражений.
Ходят  странные  слухи,  которые  часто  оказываются  правдой.  Кляйман рассказал, например, что в провинции Гелдерланд прошел футбольный матч, одна команда  состояла  исключительно  из  нелегалов,  а  другая  --  из  местных полицейских. В  Хилверсуме чиновники позаботились о  том,  чтобы  и нелегалы бесплатно  получили  свои продовольственные  карточки,  которые  иначе можно приобрести только черном рынке по 60 гульденов за штуку.
Как бы немцы не узнали о подобных мероприятиях!
Анна

Воскресенье, 30 января 1944 г.

Милая Китти!
Вот и опять наступило воскресенье—для меня это печальный день, здесь в Убежище. Хотя сейчас легче, чем в начале.
На складе я еще не была, возможно, спущусь позже.  Несколько вечеров  я приходила  туда с  папой,  а вчера была  там  совершенно одна.  Я стояла  на лестнице, а надо мной кружились бесконечные  немецкие самолеты. Мне казалось в тот момент, что я одна на  свете  и ни от  кого не могу ожидать помощи. Но мой страх исчез. Я смотрела на небо и полностью полагалась на Бога.
Мне так необходимо иногда быть одной. Папа замечает, что со мной что-то не так,  но я  не  решаюсь  ему рассказать.  Мне хочется лишь кричать:  «Ах, оставьте  меня  в  покое!»  И кто знает, может, меня, действительно, оставят одну, и это мне совсем не понравится...
Анна Франк

Четверг, 3 февраля 1944 г.

Д орогая Китти!
По всей стране только и  говорят,  что  о высадке союзников. Если бы ты была здесь,  то тоже поверила в это, ведь ведется такая подготовка! А может, и высмеяла бы нас: ведь толком ничего не известно.
Все газеты полны  новостей  о  будущем десанте и  часто сбивают людей с толку. Например, пишут так:  «Если  англичане  высадятся в  Нидерландах,  то немецкие войска  сделают  все  возможное,  чтобы  удержать  страну,  хоть  и придется затопить ее».  И даже помещают  карту  Голландии с  предполагаемыми затопленными  территориями,  к   которым  относится  и  значительная   часть Амстердама.  Мы тут же приступаем  к обсуждению о том, как вести себя в этой нелегкой ситуации. Мнения расходятся. Например: «Поскольку передвижение  пешком или на велосипедах исключено,  придется идти вброд - там, где вода остановилась».
«Нет, надо плыть. Под водой, в купальных костюмах и шапочках, никто  не заметит, что мы евреи».
«Не  говорите  ерунду! Ведь  как поплывут  наши дамы? Уж  скорее  крысы откусят собственные лапы...»
«Да мы из дому-то не выберемся... Склад и  так еле дышит, а уж если его зальет...»
«Ребята, хватит сходить  с  ума, отнеситесь серьезно!  Надо  непременно достать лодку».
«Зачем  же? У меня есть предложение получше. Каждый сядет в ящик из-под сахара, а грести будем половниками».
«Я пойду на ходулях, в молодости я это прекрасно умел».
«Яну они не нужны, он сам, как ходули, и водрузит на них Мип...»
И все в таком духе,  представляешь себе, Кит? Шутить,  конечно, весело, но  что будет на  самом  деле,  никто не знает. И вот  второй важный вопрос, связанный с высадкой: что нам делать, если немцы эвакуируют Амстердам? «Уезжать со всеми, только хорошенько загримироваться».
«На улицу  -- да вы  что! Отсюда ни шагу! В  Германии людей ждет только гибель».
«Конечно,   останемся   здесь.   В   безопасности!  Уговорим   Кляймана переселиться со своей семьей сюда. Попробуем достать мешок шерсти, тогда они смогут  спать на полу. Пусть Мип  и  Кляйман заранее притащат одеяла. И надо запастись  продуктами, наших  припасов  недостаточно.  Пусть  Ян  как-нибудь приобретет сухофрукты, а пока  у нас есть тридцать килограммов  фасоли, пять килограммов гороха, да еще пятьдесят банок овощей».
«Мама, посчитай-ка, сколько у нас всего».
«10  банок  рыбы,  40  банок молока, 10 килограммов  сухого молока, три бутылки  подсолнечного  масла,  4 банки  сливочного  масла, 4 банки  мяса, 2 бутылки клубничного сиропа, 2 -- малинового, 20 бутылок протертых помидоров, 5 килограммов геркулеса, 4 -- риса. И это все».
На первый взгляд, кажется много, но на самом деле это не так—ведь мы пользуемся  этими  продуктами каждый день, и  еще подкармливаем  гостей. Вот угля, дров и свечей в доме достаточно.
«Давайте сошьем  нагрудные  мешочки, чтобы в  случае бегства  захватить деньги».
«Надо составить списки самого  необходимого, что мы возьмем с собой,  и заранее упаковать рюкзаки».
«Когда опасность приблизится вплотную, мы  на  чердаках  установим  два поста».
«Да  что  мы  считаем  запасы  еды,   ведь  у  нас  не   будет  воды  и электричества».
«Воду будем фильтровать и потом кипятить  в печке. Вымоем большие фляги и будем  хранить  в них воду. Используем все  возможные емкости—канистры, миски... «.
«Не забыли, что у нас есть еще картошка на складе?»
Вот такие разговоры ведутся весь день напролет  -- о том,  что  будет с нами  до и после  высадки.  Говорим о голоде, смерти, бомбах, огнетушителях, спальных  мешках,  еврейских паспортах, отравляющих газах и так далее  и так далее. Малоприятные темы! Вот пример  такого разговора обитателей Убежища  с Яном.
Убежище: «Мы боимся, что если  немцы  отступят, то захватят с собой все население Амстердама».
Ян: «Это невозможно, у них не хватит поездов».
Убежище: «Какие поезда? Думаете, нам вагоны предоставят? На своих двоих -- вот наш транспорт!»
Ян: «Не думаю и не верю. Почему вы  все видите в черном свете? Какой им смысл—тащить за собой всех горожан?»
Убежище: «А ты забыл, что сказал Геббельс: если нам придется отступать, то мы плотно закроем двери за оккупированными территориями!»
Ян: «Мало ли что они говорят?»
Убежище: «А ты полагаешь, что немцы  проявят милосердие?  Они подумают: если нам погибать, то уж им—тем более...»
Ян: «Довольно предсказаний. Я им все равно не верю!»
Убежище:  «Сценарий  известный  -- не  видишь  опасности, пока  она  не приблизится вплотную».
Ян: «Вы все безнадежные пессимисты. Что толку в ваших прогнозах?»
Убежище: «Мы  уже  достаточно испытали  --  сначала  в Германии,  потом здесь... А что будет с Россией?»
Ян: «Об  этом  никто  ничего  толком  не  знает.  Возможно,  русская  и английская пропаганда так же все преувеличивают, как немцы».
Убежище: «Ничего подобного! Английское радио всегда говорило правду. Но даже, если что-то  преувеличено,  факты чудовищны  -- ты знаешь  сам,  что в России и Польше расстреляны и удушены газом миллионы невинных мирных людей».
Больше не буду утомлять тебя  подобными разговорами. Сама  я совершенно спокойна  и не  поддаюсь панике. Я  уже дошла до того,  что мне безразлично, умру я или останусь в живых. Мир вполне обойдется без меня, а ход событий мы все  равно изменить не  в  состоянии. Что  будет, то будет, и я  надеюсь  на счастливый конец.
Анна

Вторник, 8 февраля 1944 г.
 

Дорогая Китти!
Как я себя сейчас чувствую, трудно описать словами.  В  один момент мне хочется покоя, в другой—веселья. Но смеяться мы здесь разучились,  я имею в виду—смеяться  по-настоящему—так,  что не  можешь остановиться. Хотя
сегодня утром мы с Марго неудержимо хихикали, как бывало раньше в школе.
Вчера  вечером   произошло  очередное  столкновение   с   мамой.  Марго закуталась  в шерстяное одеяло, но вдруг вскочила—она укололась булавкой!
Очевидно,   мама  воткнула  ее  в  одеяло  и  потом  забыла  вытащить.  Папа глубокомысленно покачал головой и пошутил насчет  маминой рассеянности.  Тут мама  как  раз  вышла  из  ванной,  и  я  сказала  в  шутку:  «Ты  настоящая мать-злодейка». Она поинтересовалась  --  почему. И мы рассказали о булавке.
Она тут же приняла  высокомерный  вид и ответила: «Не тебе упрекать других в неаккуратности. Если  ты занимаешься шитьем, то весь пол усыпан булавками. А кстати --  вон там валяется маникюрный набор. Ты его никогда не убираешь  на место!» Я ответила, что набором вовсе не пользовалась, и тут вскочила Марго: оказывается, виновата была она! Мама  еще немного  почитала  нотации, но тут моя чаша терпения не  переполнилась. Однако я лишь  сказала:  «Я никого и не обвиняла  в  неряшливости.  Почему  мне  всегда  приходится   отдуваться  за других?!»
Мама не ответила, и чуть позже мне пришлось,  как ни в чем  ни  бывало, поцеловать ее на ночь. Ах, наш спор был, конечно, пустяковым, но мне уже так все надоело!
Похоже,  что  сейчас  у  меня  есть  время  на  раздумье,  и  мысли все перебегали  с одного  предмета  на  другой,  пока не остановились  на папе с мамой. Их  брак всегда был  для меня  идеалом:  без  ссор,  даже  без мелких размолвок.  Одно слово: гармония!  О папином  прошлом мне что-то известно, а то, что я не знаю, дополнила моя фантазия.  Мне кажется, что папа женился на маме,  потому  что счел  ее подходящей для себя  женой.  Хочу прибавить, что восхищаюсь мамой в этой роли: она никогда не выражала тени  недовольства или ревности. А ведь для любящей женщины нелегко сознавать,  что не она занимает первое  место  в  сердце  своего  мужа.  Мама  знала  это. Почему  бы  папе, собственно,  не  было  жениться на  ней?  Его  молодость  прошла,  а  идеалы разлетелись в  прах. И что же  получилось из их совместной жизни? Их союз— пусть и без ссор и  разногласий  --  не назовешь  совершенным. Папа  ценит и любит маму, но не так,  как надо в моем представлении любить! Папа принимает маму такой, какая она есть,  часто сердится  на нее, но  не показывает виду, поскольку знает, что и она жертвует чем-то важным.
Папа  далеко  не  всегда  интересуется  маминым  мнением  и  не все  ей рассказывает:  он  знает, что  она  часто  судит  предвзято и  преувеличенно негативно.  Папа совсем не влюблен. Он,  конечно,  целует  маму  -  но  лишь потому, что так полагается. Он никогда не ставит ее нам в пример. Он смотрит на нее,  как бы посмеиваясь  или поддразнивая,  но  не  с любовью. Да,  маме приходится  нелегко  и,  возможно,  как  раз  в  этом  причина  ее  тяжелого характера,  и  чем   дольше  она   живет,  тем  любовь  от  нее   дальше   и неосуществимее. Это терзает и  мучает  ее,  ведь  она любит папу, как  никто другой, любит безответно  --  как  это должно быть тяжело!  И  папа  все это знает.
Получается, что я должна жалеть маму? Пытаться помочь ей?  А папа? Нет, не могу. Ведь МАМА в моем представлении должна быть совсем  другой. И вообще -- как  помочь? Она мне никогда ничего о себе не рассказывает, а я не  задаю вопросов. Что мы  знаем о мыслях других?  Я не могу разговаривать с ней,  не могу смотреть  с  любовью в ее холодные глаза—это немыслимо!  Если бы она хоть в чем-то была  ласковой, понимающей, милой или терпеливой  мамой, то  я попробовала  бы  приблизиться  к ней.  Но любить ее  бесчувственную  натуру, переносить насмешки—это с каждым днем все невозможнее.
Анна

Суббота, 12 февраля 1944 г.

Дорогая Китти!
Солнце светит, небо голубое, и дует такой приятный ветер. Мне  хочется, так  хочется  очень  многого... Встреч с  друзьями, откровенных  разговоров, свободы.  И  возможности побыть  одной. А еще  хочется...  поплакать! У меня такое  чувство, будто что-то прыгает внутри, и я знаю, что слезы помогли бы.
Но я не могу. Я ужасно неспокойная, хожу из комнаты в комнату, вдыхаю воздух через щелочку в  окне, чувствую, как бьется сердце, как будто хочет сказать: «Исполни, наконец, мои желания!»
Думаю, что это из-за прихода весны, я  чувствую ее всеми своими телом и душой. Я  должна сдерживать  себя,  чтобы не показывать  виду, что  со  мной происходит. Я  в полной растерянности,  не знаю, что читать, что писать, что делать. Только тоскую и мечтаю....
Анна

Понедельник, 14 февраля 1944 г.

Дорогая Китти!
С субботы  многое изменилось.  У  меня  по-прежнему  полно  несбыточных желаний, но небольшая, совсем крошечная часть их исполнена.
В  воскресенье утром я  заметила (и не  буду  скрывать: к моей  немалой радости), что Петер  непрестанно на меня смотрит. Совсем иначе,  чем раньше, не знаю, не могу объяснить, но мне вдруг показалось, что он вовсе не влюблен в Марго, в чем я  всегда была убеждена. Я почти весь день старалась смотреть на  него как можно реже, но если я  это все же делала, меня охватывало такое замечательное чувство, какое испытываешь лишь в редкие мгновения.
В воскресенье  вечером  все, кроме меня  и Пима, слушали  радиопередачу «Бессмертная музыка  немецких  мастеров». Дюссель постоянно менял волны, что всех ужасно раздражало.  Спустя  полчаса  Петер  уже не мог  сдерживаться  и попросил  Дюсселя  прекратить  это.  Тот  ответил  надменно:  «Не  надо  мне указывать!» Петер рассердился и продолжал  настаивать на своем. Господин Ван Даан поддержал его, и Дюссель вынужден был уступить. Вот и все.
Случай, казалось бы, пустяковый, но Петер был, по-видимому, задет не на шутку.  Во всяком  случае,  сегодня утром, когда я  что-то  искала в книжном шкафу  на  чердаке,  он подошел ко  мне и  стал рассказывать обо  всем,  что случилось. Я еще ничего  не знала, поэтому оказалась благодарным слушателем, и Петер разговорился.
«Видишь ли,-- сказал он, -- я  не так часто  вступаю в  спор, поскольку знаю,  что все равно не  найду нужных слов. Я  начинаю запинаться,  краснею, говорю вовсе не то, что хотел, и запутываюсь окончательно. Так было и вчера: я  знал,  что  хочу  сказать, но  растерялся,  сбился, и  это было ужасно. В прошлом у меня была плохая привычка: если  я на кого-то  злился, то пускал в ход кулаки вместо слов.  Но так  далеко не уйдешь. Вот ты говоришь людям то, что о них думаешь, потому я восхищаюсь тобой. Ты нисколько не смущаешься».
«Ты ошибаешься,  -- ответила я, -- я  тоже часто высказываю не то,  что собиралась, к тому же, говорю слишком много и долго. Так  что твои  проблемы мне знакомы!»
«Может быть, но твое смущение никому не бросается в глаза,  а  ведь это очень важно. Ты не краснеешь и всегда выглядишь уверенно».
Я  про  себя  посмеялась  над   этими  словами,  но  внешне  оставалась серьезной, так как боялась сбить Петера и потерять его доверие. Я уселась на пол, обхватила колени руками и смотрела ему прямо в глаза.
Я очень рада, что  не единственная в доме, у  кого  случаются  припадки злости  и раздражения. У Петера явно свалился груз  с души, когда он выразил мне свое  отношение к  Дюсселю, не  стесняясь самых  крепких  выражений и не опасаясь,  разумеется,  что я на  него  донесу. И  мне было хорошо с  ним: я почувствовала понимание с его стороны, что  до  сих пор испытывала только  с подругами.
Анна

Вторник, 15 февраля 1944 г.

Дорогая Китти,
Этот  пустяшный эпизод с Дюсселем получил продолжение - по его же вине.
В  понедельник утром  торжествующий  Дюссель подошел к маме  и  сообщил, что только что разговаривал с Петером. Тот якобы спросил его, хорошо ли он спал, и прибавил, что извиняется за  вчерашнее: он вовсе не имел  в виду того, что наговорил.  А  Дюссель  успокоил Петера,  сказав,  что  и  сам не  воспринял услышанного буквально. Так что  снова  тишь  да гладь. Я была потрясена, что Петер  -  при всей  своей  злости  на  Дюсселя  и намерении  стать  смелее и решительнее—позволил так себя унизить.
Я  не могла удержаться, чтобы  не  расспросить  Петера, и выяснила, что Дюссель солгал! Надо  было  видеть Петера  в  тот момент! Жаль,  что не было фотоаппарата.  Его  лицо выразило  почти  одновременно  возмущение,  ярость, растерянность  и вопрос: что же делать.  Вечером он вместе с господином  Ван Дааном высказали Дюсселю свое недовольство, но очевидно, не очень резко, так как сегодня состоялся осмотр зубов Петера.
Тем не менее, они стараются общаться как можно реже.

Среда, 16 февраля 1944 г.

Целый  день мы не говорили друг  с другом  кроме  нескольких незначащих слов. Слишком холодно, чтобы  сидеть на чердаке, кроме  того у Марго сегодня день  рождения. В  пол  первого  он  пришел посмотреть на  подарки и  пробыл довольно  долго, что на него  совершенно не похоже.  А потом я все же решила попробовать. Пошла  на чердак за  кофе для Марго (надо же позаботиться о ней раз в году),  а потом поднялась  за картошкой и, заглянув в комнатку Петера, спросила,  закрывать  ли мне  за собой  люк. «Да,  - сказал  он, --  только, постучи, когда  вернешься, и я открою». Я поднялась  наверх  и  минут десять вылавливала картофелины из большой бочки, пока не замерзла, и не разболелась спина.  Стучать я, конечно, не стала и  открыла  люк сама. Но  Петер  тут же услужливо подскочил и взял у меня кастрюлю.
«Как не искала, более мелких не нашла»
«А в большой бочке посмотрела?»
«Да, все там перерыла».
К этому моменту  я  стояла  на лестнице.  Петер стал изучать содержимое кастрюли,  которую  он  все еще  держал в  руках. «Замечательная картошка, - сказал он, -- мои комплименты!». При этом он посмотрел так мягко  и ласково, что  меня словно охватило теплой волной.  Я  почувствовала, что  Петер хочет сделать мне приятное: не умея красиво говорить, он выразил чувства взглядом.
Я его хорошо поняла и была бесконечно благодарна. До сих пор меня охватывает радость, когда я вспоминаю, как он смотрел!
Внизу мама сказала, что картошки  недостаточно, и я снова пошла наверх.
Зайдя к  Петеру, извинилась, что опять его  беспокою. Тут он поднялся, встал между стеной и лестницей и, схватив мою руку, попытался меня удержать.
«Я сам пойду, я и так туда собирался».
Я  ответила,  что  это совсем  не  нужно,  тем  более,  сейчас  мне  не обязательно отыскивать маленькие картофелины. Он, наконец, отпустил меня, но когда я вернулась, снова открыл люк. Уже у двери я поинтересовалась: «Чем ты сейчас занимаешься?» «Французским».  Я спросила, могу ли я взглянуть  на его учебник,  вымыла  руки  и  уселась  на  диван.   Объяснила  ему  кое-что  из французского, а потом мы разговорились. Петер сказал, что когда повзрослеет, хочет уехать в  голландскую колонию  Индонезию  и стать  там фермером. Потом стал  рассуждать  на разные темы: о своем прежнем доме,  черной торговле и о том,  что он  неудачник.  Я  подтвердила лишь, что  он  страдает  комплексом неполноценности.  Еще  он  говорил  о войне:  о том, что  русские  вместе  с англичанами наверняка победят, а также - о евреях. Он сам предпочел бы  быть христианином не  только сейчас, но и  после  войны. Я спросила, хочет  ли он тогда  принять крещение,  но этого он как раз не хотел.  Все равно настоящий христианин из него не получится, впрочем,  кто будет знать  после войны, что он еврей?  Эти  слова меня больно кольнули. Меня  всегда коробил  в нем этот элемент нечестности.
Петер также  заявил: «Евреи всегда были и останутся избранным народом!»
Я  ответила:  «Надеюсь, что  эта избранность  когда-то  обернется и  хорошей стороной!». Потом мы очень уютно поболтали о папе, о жизненном опыте и еще о разном  - не  помню уже о чем. Я спустилась вниз только в пол пятого,  когда пришла Беп.
Вечером он сказал что-то очень хорошее.  Мы  обсуждали одну кинозвезду.
Когда-то я подарила ему ее портрет, который с  тех пор - уже полтора года  - висит у него  в комнате.  И вот сейчас  я  предложила ему фотографии  других кинозвезд. «Нет, - сказал он, -- оставим лучше все по-старому. Я каждый день смотрю на это фото, и мне кажется, что мы друзья».
Теперь я лучше понимаю, почему он так крепко прижимает к себе Муши. Ему просто не  хватает тепла! Да, вспомнила, что он  еще сказал: «Я  редко боюсь чего-то, разве что, болезней. Но эти страхи я преодолею!»
Чувство неполноценности  у  Петера огромное. Он считает  себя глупым, а нас,  напротив, очень сообразительными. Если я помогаю ему с французским, он многократно  благодарит  меня.  В  следующий  раз  непременно  отвечу:  «Да,
прекрати эти излияния! Ведь ты, например,  гораздо сильнее меня в английском и географии!»
Анна Франк
 

Четверг, 17 февраля 1944 г.

Дорогая Китти,
Сегодня  утром я зашла  к  верхним, так  как  обещала госпоже Ван  Даан почитать  вслух  что-то из  моих сочинений.  Я  начала с рассказа «Сон Евы», который ей очень  понравился. Потом прочитала  отрывки из «Убежища». Госпожа Ван Даан смеялась от души. Петер тоже слушал и  попросил меня читать чаще. Я решила тут же воспользоваться моментом, побежала за дневником и показала ему кусочек о Боге. Его реакция была довольно туманной: я даже не могу передать, что он сказал, во всяком случае, это не было впечатлением от прочитанного. Я
объяснила, что на примере этих строчек хотела показать, что пишу не только о смешном. Петер кивнул и вышел из комнаты. Посмотрим, что будет дальше!
Анна Франк

Пятница, 18 февраля 1944 г.

Дорогая Китти,
Если  я теперь поднимаюсь  наверх,  то всегда, чтобы  увидеть  ЕГО. Моя жизнь, несомненно, стала лучше—есть цель и радости!
Предмет моих симпатий живет в том  же доме, что и  я, поэтому  можно не бояться соперниц, кроме Марго. Только не подумай, что я влюблена, вовсе нет!
Но  я чувствую, что между  мной  и Петером  зарождаются  особенные  дружба и доверие. Я использую любую возможность,  чтобы зайти  к нему,  и между  нами теперь совсем  не так, как  было  раньше, когда  Петер не знал, о чем начать разговор. Теперь он  говорит без  умолку, даже когда  я стою в дверях, чтобы уйти.
Маме  не очень нравится, что  я часто хожу наверх.  Она  говорит, что я мешаю Петеру и должна  оставить его в покое. Как будто я сама не разбираюсь, что к чему! Когда я поднимаюсь наверх, она провожает меня странным взглядом, а  когда  возвращаюсь, спрашивает,  где  я  была. Как  мне это  надоело,  не удивительно, что я испытываю к ней чуть ли не отвращение!
Анна Франк

Суббота, 19 февраля 1944 г.

Дорогая Китти,
Снова суббота, и это говорит само за себя. Я почти час провела наверху, но с НИМ поговорила лишь  мимоходом. В пол третьего,  когда  все отдыхали— кто спал, кто читал—я, завернувшись в одеяло, уселась внизу за письменным столом, чтобы позаниматься в тишине. Но вдруг мне стало  так тоскливо, что я положила  голову  на  руки  и   расплакалась.  Я  чувствовала  себя  безумно несчастной! Ах, если бы ОН пришел и утешил меня.
Только в четыре  я поднялась наверх. А в пять собралась за картошкой  в надежде  встретить «его», но еще когда я причесывалась в ванной, он  ушел  в подвал  к Моффи. Я решила помочь  госпоже Ван Даан  и в ожидании,  когда она начнет готовить, уселась с книгой в гостиной. Но вдруг опять  почувствовала, что сейчас  расплачусь, и  помчалась в туалет, взглянув  быстро по  дороге в карманное  зеркальце. Там я долго сидела  просто так, рассматривая  пятна от
слез на моем переднике. Мне было ужасно грустно.
Я думала  примерно следующее: я никогда не завоюю  Петера, да  у него и нет потребности в доверии. Наверно, я ему  вовсе не  нужна. Значит надо жить дальше без Петера и без дружбы. А может, и без надежды, утешения и будущего.
Ах, если  бы  я  могла положить голову ему  на  плечо и не чувствовать  себя больше  такой  одинокой  и  покинутой!  Кто  знает,  может,  я  ему  глубоко безразлична,  и на других  он  смотрит таким  же  теплым  взглядом.  А  я-то вообразила, что только на  меня! О, Петер, если бы ты сейчас мог увидеть или услышать меня, но с другой стороны, я боюсь узнать горькую правду.
Позже я  приободрилась и снова  стала мечтать и надеяться, хотя все еще продолжала плакать.
Анна Франк

Воскресенье, 20 февраля 1944 г.

Дорогая Китти,
То, что другие люди  делают в  течение недели,  мы,  здесь  в  Убежище, исполняем по воскресеньям.  Когда другие в  праздничных  одеждах  гуляют  на солнышке, мы драим, моем и метем.
Восемь часов: Не считаясь с  любителями поспать, Дюссель встает, идет в ванную, потом вниз, снова наверх и моется целый час.
Пол десятого: Камины включены, шторы приподняты и Ван Даан отправляется в ванную.  Одно из моих воскресных испытаний: наблюдать, лежа в постели, как Дюссель  молится.  Наверно, многие  осудят  меня,  если  я  скажу,  что  это отвратительное  зрелище.   Нет,  он  не   рыдает   и   вообще  не  проявляет сентиментальности, но  четверть  часа (целые  четверть часа!) покачивается с носков  на  пятки  и обратно.  Туда-сюда,  туда-сюда  -- у  меня  начинается головокружение, если не закрыть глаза.
Четверть  одиннадцатого:  Ван  Даан  свистит,  ванная   свободна.  Наше семейство приподнимает  сонные  головы  с подушек.  Мы  встаем  и  торопливо приступаем к своим делам. Скорей, скорей,  скорей...  Мы с Марго  занимаемся внизу стиркой.  Поскольку там  обычно  холодно,  натягиваем  на себя брюки и надеваем на головы косынки. Между тем папа моется  в ванной, потом наступает наша с Марго очередь, и вот, наконец, все готовы!
Пол двенадцатого: завтрак. Об этом  не буду  распространяться: у  нас и без того только и говорят, что о еде.
Четверть первого: Каждый приступает к своим обязанностям. Папа, стоя на коленях, усердно  чистит  ковры, в результате  всюду летают  большие  облака пыли.  Господин  Дюссель  стелет  постели  (как  всегда  все  перепутает)  и насвистывает все тот же скрипичный концерт Бетховена. Мама развешивает белье на чердаке. Господин Ван Даан убирает внизу,  Петер и  Муши  обычно там  же.
Госпожа  Ван  Даан  наряжается в  длинный  фартук,  черный шерстяной  жакет, платок,  обматывает  себя  красной шалью и,  захватив мешок грязного  белья, отправляется стирать.
Мы с Марго моем посуду и убираем комнату.
 

Среда, 23 февраля 1944 г.

Дорогая Китти,
Со  вчерашнего  дня  установилась   прекрасная   погода,  и  настроение приподнятое.  Моя  литературная  работа --  самое  важное  в моей  жизни  -- продвигается успешно. Каждое утро я  поднимаюсь  на  чердак, чтобы  вдохнуть немного свежего воздуха. Когда я пришла  туда сегодня утром, Петер занимался уборкой, но очень быстро закончил дела  и присоединился ко мне. В тот момент я  уже, конечно, сидела на моем любимом месте  --  на  полу. Мы  смотрели на голубое  небо, ветки каштанов со  сверкающими капельками воды, на ласточек и других  птиц, казалось, выточенных из серебра.  Мы были так тронуты,  что не произносили ни  слова. Он стоял, прислонившись к подоконнику, а я сидела. Мы молчали,  вдыхали свежий  воздух  и  оба  чувствовали,  что  нельзя нарушать молчание.  Так продолжалось,  пока  Петер  не пошел  колоть дрова,  и к тому моменту  я знала  точно, что  он  хороший  и милый  мальчик. Он поднялся  на мансарду,  я  за  ним,  и  в  течение  пятнадцати  минут  мы по-прежнему  не разговаривали. Я наблюдала,  как Петер колет дрова, он старался работать как можно лучше, чтобы продемонстрировать мне свою ловкость. Время  от времени я смотрела в окно на амстердамские крыши: они протянулись до самого горизонта, обозначенного размытой голубой полоской.
«Пока я могу видеть это, -- подумала я, -- безоблачное небо и солнечный свет—я не должна грустить».
Для всех, кто одинок, несчастлив  или боится чего-то,  лучшее  средство излечения --  побыть наедине с Богом и  природой. Только  тогда поймешь, что все в мире устроено так, как должно быть, и что Бог  всем желает  счастья. И
пока  это  существует   (а   должно   существовать  всегда),  то  при  любых обстоятельствах и  любом горе  найдется утешение.  Я убеждена,  что  природа может оказать огромную поддержку.
О,  может,  уже  скоро  я  смогу делиться  с  кем-то этим всеобъемлющим ощущением счастья—с тем, кто чувствует так же, как я.
Анна

Мысли (Петеру).
Нам здесь многого не достает, очень многого. Ты чувствуешь это  так же, как я.  Я не имею в виду  материальные потребности—в этом отношении у нас есть все необходимое. Нет, я говорю о том,  что у нас  на  душе. Так же, как ты, я  мечтаю о свободе и воздухе,  но верю, что мы будем  вознаграждены  за наши лишения. Вознаграждены духовно.
Когда я сегодня утром смотрела в окно, то ощущала себя  наедине с Богом и  природой,  и была  совершенно счастлива.  Петер,  пока  ты  чувствуешь  и мыслишь, пока можешь радоваться природе, здоровью,  самой жизни,  ты  можешь стать счастливым.
Богатство, славу можно потерять,  но духовная радость,  если и покидает тебя на время, то всегда возвращается.
А если тебе грустно и одиноко, поднимись в хорошую погоду на мансарду и посмотри в окно: на дома, крыши, небо. Пока ты  можешь спокойно смотреть  на небо, и пока душа у тебя чиста, счастье возможно.

Воскресенье, 27 февраля 1944 г.

Милая Китти,
С утра  до  вечера я думаю только  о  Петере.  Засыпаю  и  просыпаюсь с мыслями о нем и вижу его во сне. Думаю,  все-таки, что мы с Петером не такие разные, как кажется на первый взгляд. И  знаешь почему? Нам обоим не хватает мамы.  Его мать слишком поверхностная  и  легкомысленная, и внутренняя жизнь сына ее мало волнует. Моя мама вмешивается во все, не понимает тонкостей, не тактична...
Петер и  я страдаем  из-за  этого. Мы оба не достаточно уверены в себе, слишком мягки  и ранимы,  и поэтому  нам особенно трудно, если с  нами грубо обращаются.  Я тогда высказываю все, что  у меня на душе, и часто становлюсь невыносимой для окружающих.  А Петер замыкается в себе, молчит, и все думает о своем.
Но  как  же  нам  найти  друг  друга?  Не знаю,  долго ли  еще  я смогу сдерживать свои чувства.
Анна Франк

Понедельник, 28 февраля 1944 г.

Милая Китти,
Это  уже  становится кошмаром.  Я вижу его почти ежечасно, и все же  он далеко.  Я должна скрывать свои эмоции,  быть веселой,  а на самом деле  мне бесконечно тяжело!
Петер Шифф и Петер Ван Даан слились в одного Петера, хорошего,  милого, который  мне так  нужен! Мама ужасная,  папа добрый,  и от этого  мне только хуже.  Особенно раздражает Марго, к которой никогда ни в чем не придерешься.
А я хочу только покоя.
Петер  не  подошел  ко  мне  на  чердаке,  а  отправился  столярничать.
Казалось, каждый  удар молотка  отбивает кусочек  моего  мужества.  Мне было ужасно тоскливо. А тут еще забили часы.
Я знаю, что сентиментальна. И  сознаю, что сейчас в  отчаянии,  и не  в состоянии действовать разумно. О, помоги!
Анна Франк

Cреда, 1 марта 1944 г.

Милая Китти,
Мои проблемы отошли на задний план из-за ... взлома! Наверно, я надоела тебе  с  нашими  налетами,  но что  я  могу  поделать,  если  грабителей так привлекает фирма Гиз и К°? Этот взлом гораздо серьезнее, чем прошлый, в июне 43 года.
Господин Ван Даан,  спустившись  вчера в пол восьмого вниз, увидел, что дверь в контору и  стеклянная дверь открыты. Это насторожило его. Подозрения усилились, когда он обнаружил, что и другие двери открыты, а в конторе царит жуткий беспорядок. «Были  воры», - промелькнуло  у него в  голове! На всякий случай  он  проверил наружный замок, но  тот  оказался цел. «Значит  Беп или Петер допустили  вчера оплошность», - подумал Ван Даан. Он недолго посидел в кабинете  Куглера,  потом  выключил  свет  и  поднялся  наверх, не  особенно обеспокоенный увиденным.
Сегодня утром Петер очень рано постучался в нашу дверь, чтобы  сообщить тревожную  новость:  входная  дверь  открыта  настежь, а из  стенного  шкафа исчезли  проекционный  аппарат  и новый  портфель  Куглера.  Петеру наказали немедленно  закрыть дверь,  а  Ван Даан  рассказал  о  том, что  видел внизу накануне вечером. Мы все были ужасно напуганы и взволнованы.
Объяснение  происшедшему может  быть только одно:  вор владеет запасным ключом  от  входной  двери, поскольку  никаких  следов  взлома мы не  нашли.
Очевидно, он  проник в контору  ранним  вечером,  увидев Ван  Даана,  где-то затаился,  а  потом  смылся  со  всем  украденным  добром,  забыв  в  спешке захлопнуть дверь.
Но у кого  может быть ключ? И почему вор не пошел не склад?  Может, это был  один из  работников  склада?  Он может выдать нас: ведь он собственными глазами видел Ван Даана!
Теперь  мы  живем  в  постоянном страхе,  потому  что  не знаем,  когда пресловутому налетчику опять взбредет  в голову прийти сюда?  Или он сам был испуган неожиданным появлением Ван Даана?
Анна Франк
P.S. Может,  у  тебя есть  на  примете  хороший сыщик  для  нас? Первое условие, разумеется, чтобы мы ему полностью могли доверять...

Четверг, 2 марта 1944 г.

Дорогая Китти,
Сегодня  я  сидела с  Марго на мансарде, но  не  чувствовала  себя  так особенно, как  с  Петером.  Хотя знаю,  что  наши  с  Марго  ощущения  часто совпадают.
После мытья посуды Беп стала жаловаться маме и госпоже Ван Даан на свое продавленное  настроении.  Но чем  они могут ей помочь? И прежде  всего, моя бестактная мать! Знаешь, что она ей посоветовала? Больше думать о страданиях других людей. Как будто это помогает, когда тебе самому плохо! Я так прямо и сказала,  и  в  ответ, разумеется, услышала,  что не  доросла  до  понимания подобных вещей.
Как же взрослые иногда тупы  и непонятливы! Как будто Петер, Марго, Беп и я не чувствуют того же, что они. А помочь и утешить может только любовь— любовь матери или очень хороших, настоящих друзей. Но наши две мамаши ровным счетом  ничего в  нас не  понимают!  Хотя,  пожалуй,  госпожа Ван Даан  чуть больше, чем мама.
О, я так хотела сказать бедной Беп слова, которые непременно поддержали бы ее! Но пришел папа и довольно грубо отодвинул меня в сторону. Как они все глупы!
С  Марго я немного поговорила  о папе и  маме, о том, как  бы нам здесь хорошо жилось,  если  бы они не были  такими  несносными.  Мы  бы, например, устраивали вечера, на которых каждый по очереди о чем-то рассказывал. Но как бы не так,  ведь  мне нельзя говорить!  К  тому  же господин Ван  Даан имеет привычку  перебивать, а  мама  все время  ехидничает  --  она  просто  не  в состоянии  вести обычный  разговор. Папе надоели наши вечные столкновения, а Дюсселю—и подавно.  Что касается госпожи Ван Даан, то во время споров она чувствует себя  такой  оскорбленной,  что  вся краснеет  и  не произносит ни слова.  А мы,  дети? Мы не  имеем право на собственное мнение! При этом  они считают себя современными. Можно заткнуть людям рот, но нельзя  запретить им думать,  лишь  потому,  что они слишком  молоды. Беп,  Марго,  Петеру и  мне помогла  бы  лишь  большая  настоящая  любовь,  которая  в  наших   условиях невозможна. И  никто,  особенно  эти глупейшие существа здесь,  не могут нас
понять,  потому  что  мы   мыслим  и  чувствуем  гораздо   глубже,  чем  они предполагают!
Любовь, что  такое любовь? Я думаю, что это не выразишь словами. Любовь --  это значит понимать другого, делить с ним счастье и  горе.  И физическая любовь в  какой-то  момент тоже неотъемлема  от  этого. Ты что-то  делишь  с
другим, отдаешь и получаешь—и не существенно, в  законном ли это браке, с детьми или без  детей.  Неважно,  невинны  отношения  или  нет, главное, что кто-то рядом, понимает тебя и полностью тебе принадлежит!
Анна Франк Сейчас мама снова ворчит,  она явно ревнует меня к госпоже Ван  Даан, с которой я разговариваю чаще, чем с ней. Но меня это совершенно не трогает!
Сегодня днем  мне удалось поймать  Петера, и мы болтали примерно  сорок пять минут. Петер не  привык открыто говорить  о себе, но  все же постепенно расковывается.  Я  не  знала, как  лучше --  уйти или  остаться. Но мне  так хочется  помочь ему! Я рассказала  ему о Беп и  бестактности наших мам. А он пожаловался, что его отец  и мать постоянно  ссорятся:  то  о политике, то о сигаретах, то еще о чем-то. Как Петер не смущался, он признался  мне, что  с удовольствием  не  видел  бы своих  родителей  года два. «Мой отец не  такой обходительный,  как кажется,  но  в вопросе с сигаретами, несомненно,  права мама». Поговорили и о проблемах с моей мамой. А за папу он вступился горой и заявил, что считает его замечательным парнем!
Вечером, когда  я закончила мыть  посуду и сняла фартук, он  подошел ко мне и попросил никому  не  рассказывать о нашем разговоре. Я пообещала, хотя уже рассказала Марго, но в ее молчании я абсолютно уверена.
Петер, -- сказала я, -- разумеется, ты  можешь не  бояться. Я уже давно отвыкла сплетничать и никогда не передаю другим то, что  узнала от тебя». Он был очень доволен. Я еще сказала, что у нас слишком  много злословят, да и я сама не исключение. «Так считает Марго, и правильно: ведь  я постоянно ругаю Дюсселя».
«И  весьма справедливо!» -  сказал Петер и покраснел,  а  я даже слегка смутилась от его искреннего комплимента.
Потом  мы снова  вернулись  к теме «нижних»  и «верхних». То,  что наша семья  не очень жалует его родителей,  Петера  удивило и огорчило. «Петер, - сказала  я, -- я  с тобой совершенно откровенна. Почему  же я стану скрывать
это от тебя? Ведь мы признаем и свои  собственные  ошибки». И  прибавила: «Я очень  хочу  помочь тебе.  Ведь  нелегко находиться  между  двух  враждующих лагерей, хоть ты сам не признаешь этого».
«Что ж, я рад твоей помощи».
«Ты  всегда  можешь также довериться моему папе, не сомневаясь, что все останется между вами».
«Да, я знаю, что он настоящий товарищ».
«Ведь ты любишь его, не правда ли?»
Петер кивнул, а я продолжала: «И он тебя тоже, я знаю точно!»
Петер покраснел, он явно был растроган: «Ты думаешь?»
«Да, это чувствуется, когда он говорит о тебе».
Тут явился Ван Даан.
Петер тоже замечательный парень, как папа!
Анна Франк

Пятница, 3 марта 1944 г.

Милая Китти,
Когда  я  сегодня  вечером  смотрела  на  горящую свечку, мне  было так радостно и спокойно. Казалось, из  огонька на меня смотрит бабушка, она меня защищает, оберегает и приносит мне радость. Но мои  мысли были заняты кем-то другим, ...  Петером. Когда  я сегодня днем  пошла  за картошкой, и с полной кастрюлей стояла  наверху, он спросил меня: «Что ты делала  целый  день?»  Я уселась на лестнице,  и мы  разговорились. В  четверть  шестого—через час после моего ухода наверх—картошка была  доставлена на кухню. Петер в этот раз ни  слова не  сказал  о своих родителях.  Мы  говорили о  книгах и нашей прошлой  жизни. О,  какой у этого  мальчика  добрый взгляд,  как бы  мне  не влюбиться в него.
Об  этом он  и  сам заговорил сегодня  вечером.  Я пришла к нему  после чистки картошки и сообщила,  что мне ужасно жарко. И прибавила:  «По тебе  и Марго можно узнавать температуру. Когда тепло, вы красные, а если холодно— бледные».
«Влюбилась?» - спросил он.
«С чего это—влюбилась?» Мой ответ, точнее, вопрос прозвучал довольно невинно.
«А почему бы и нет?»
Но тут нас позвали есть.
Что он имел в виду? Сегодня я наконец спросила его, не очень ли докучаю ему болтовней. Он ответил: «Да нет, ничуть!» Но может, он просто постеснялся сказать правду?
Китти,  я,  действительно,  похожа  на  влюбленную,  которая  только  и говорит, что о своем милом. А Петер и вправду милый. Когда  же я ему  решусь это сказать? Только, если буду  уверена, что я тоже  ему нравлюсь. Хотя я не котенок,  которого можно схватить без перчаток, и он это прекрасно знает. Он любит бывать один,  и вообще, я понятия не имею,  что  он думает  обо мне. В любом случае, мы сейчас узнали друг друга получше, и надеюсь, что еще что-то произойдет. И  может  быть,  скорее, чем  кажется!  Несколько  раз в день  я встречаю его полный  понимания взгляд, подмигиваю ему, и мы оба  рады. Глупо судить о его чувствах, но почему-то я уверена, что наши мысли совпадают.
Анна Франк
 

Суббота, 4 марта 1944 г.

Дорогая Китти,
Уже месяцы не  было такой  субботы  -  совсем не скучной, грустной  или унылой. А  причина  --  Петер! Сегодня  утром я  поднялась на чердак,  чтобы повесить там фартук. Папа как раз занимался с Петером французским и  спросил меня,  не  хочу ли  я  присоединиться  к  ним.  Я  согласилась.  Мы  немного поговорили  по-французски, и  я  объяснила ему  что-то из  грамматики. Потомперешли к английскому. Папа почитал  вслух из Диккенса,  и я была на седьмом небе, потому что сидела на папином стуле рядом с Петером.
Без  четверти  одиннадцатого  я   спустилась  вниз,  а   когда   в  пол двенадцатого снова  пришла  на чердак,  он  уже  ждал  меня на лестнице.  Мы болтали  до без четверти час. При любой возможности, например, когда я после еды выхожу из комнаты, и никто нас  не слышит, он  говорит: «Пока,  Анна, до скорого».
Я  так рада! Может, он все-таки влюбился в меня? Как бы  то ни было, он замечательный парень, и с ним можно славно поговорить!
Госпожа  Ван  Даан  одобряет  наше   общение,  но  вчера  она  спросила двусмысленно: «Могу я вам доверять?»  «Конечно,  - возмутилась  я, - вы меня обижаете!» С утра до вечера я радуюсь встречам с Петером!
P.S. Совсем забыла:  вчера намело  полно снега. Но  сегодня  уже  почти ничего не видно—все растаяло.
Анна Франк

Понедельник, 6 марта 1944 г.

Дорогая Китти,
Не  находишь ли  ты  преувеличенным,  что  после разговора с  Петером о родителях я чувствую  себя в какой-то степени ответственной за него?  Думаю, что  от ссор Ван  Даанов мне сейчас  не  менее больно,  чем Петеру, но снова
заговорить с ним об этом не  решаюсь. Вдруг ему будет неприятно? Я ни в коем случае не хочу показаться нетактичной.
По лицу Петера  заметно, что  он  так же много думает обо  мне, как я о нем. Как я  разозлилась вчера вечером, когда его  мамаша насмешливо изрекла: «Мыслитель!» Петер смутился и покраснел, а я едва сдержалась.
Почему эти люди не могут промолчать? Больно видеть, как Петер одинок, и оставаться  равнодушной. Чувствую, как невыносимы ему склоки в  доме! Бедный Петер, как тебе нужна любовь!
Ужасно  было  слышать  его  заявление,  что  в  друзьях  он  совсем  не нуждается. Это  заблуждение! Впрочем, думаю, что  он и сам себе не верит. Он выставляет  напоказ  свое одиночество  и  наигранное  равнодушие,  чтобы  не
показать истинных чувств. Бедный Петер, как долго  ты еще  будешь играть эту роль?  Она, наверняка,  стоит  тебе неимоверных  усилий,  и  все  это  может закончиться  гигантским взрывом! Петер, если  бы я могла тебе помочь.  Мы бы вместе положили конец нашему одиночеству!
Я много думаю, но говорю мало. Я рада, когда вижу его, и особенно, если в  этот момент  светит солнце. Вчера  во время  мытья головы я  расшалилась, зная, что он сидит  в соседней комнате. Ничего не могу с собой поделать: чем
я  тише  и серьезнее  в  душе,  тем  более вызывающе себя веду!  Кто  первый разглядит и сломает мой панцирь? Все-таки хорошо, что у Ван Даанов сын, а не  дочка. С девочкой  было бы легче, но и не было бы прекрасных моментов!
Анна Франк
P.S.  Я  с  тобой совершенно  откровенна, поэтому признаюсь,  что  живу только встречами с ним. Надеюсь, что и  он их ждет, и радуюсь, если  замечаю его редкие и неловкие попытки приблизиться ко мне. Мне кажется,  что  ему не меньше,  чем  мне  хочется  выговориться.  Он  и  не  подозревает,  что  его неловкость и застенчивость так трогают меня!

Вторник, 7 марта 1944 г.

Дорогая Китти,
Когда я думаю  о моей  жизни  до 1942 года, то она кажется мне какой-то игрушечной.  Анна  Франк того  беззаботного  времени  совсем  не  похожа  на сегодняшнюю  Анну,  немало  поумневшую.  А  как  раньше  все  было  просто и замечательно! Любимица учителей, избалована родителями, за каждым углом пять поклонников,  не  меньше  двадцати  подруг  и  знакомых,  денег  достаточно, сладостей без счета - что же нужно еще?
Ты, наверняка, задаешься вопросом: чем же я так привлекала  окружающих?
Петер говорит  «обаяние»,  но это  не совсем правда. Учителям  нравились мои меткие ответы, смешные замечания, критический взгляд и неизменная веселость.
Они  находили  меня  забавной  и смешной.  Кроме  того,  я  слыла  известной кокеткой. А наряду с  этим была прилежной, открытой и  щедрой.  Никогда я не была воображалой, ни на кого-то  не  смотрела свысока, а  сладости раздавала всем подряд.
Может,  всеобщее  поклонение сделало меня самонадеянной?  К счастью,  в самый  разгар моей популярности, я была сброшена с пьедестала, и лишь спустя год, привыкла к тому, что никто мной не восхищается.
Какой  меня знали  в школе?  Шутница и зачинщица,  всегда хвост трубой, никогда не хандрит и не плачет. Что ж удивляться, что каждый хотел проводить меня домой и завоевать мое внимание? Сейчас  мне та Анна Франк кажется милой и  забавной, но  поверхностной и не  имеющей со  мной ничего  общего.  Петер говорит  о том  времени:  «Когда я тебя встречал, вокруг вертелось несколько мальчиков и куча девочек, ты всегда смеялась и была в центре». И это правда.
Что же осталось от той Анны Франк? О, конечно, смех и шутки по-прежнему со  мной,  я  столь  же  критично  отношусь  к  людям,  могу   флиртовать  и кокетничать,  если захочу...  Пожить  бы хоть несколько дней,  хоть недельку такой беззаботной жизнью... Но я точно знаю, что к концу той недели мне  все надоело бы, и я была бы рада серьезному разговору с первым встречным. Мне не нужны больше поклонники и обожатели, а только друзья, ценящие не мой смех, а сущность и характер.  Конечно,  круг людей вокруг меня станет  тогда гораздо меньше. Но зато это будут настоящие друзья.
Несмотря на все,  я не была в 1942 году безоблачно счастливой.  Я часто чувствовала себя одинокой, но поскольку была занята с утра  до вечера, то не задумывалась  над  этим,  и  старалась получить  от жизни  как  можно больше удовольствий. Смех и шутки—сознательно или бессознательно—помогали мне заполнить пустоту.
Сейчас, глядя назад, я осознаю, что беззаботное время осталось позади и никогда больше не вернется. А мне бы и не хотелось такой жизни, я выросла из нее.  Я  не  смогла  бы  сейчас только веселиться, какая-то моя часть всегда остается серьезной.
Я как бы рассматриваю себя до 1942  года через  сильное  увеличительное стекло.  Счастливая  жизнь дома. Потом внезапный переезд  в  Убежище, ссоры, непонимание... Это  неожиданно навалилось на  меня, и  я  не знала, как себя
вести  - отсюда моя грубость. В первую  половину  1943 года  мне часто  было грустно  и  одиноко,  и  я  много  плакала.  Пыталась  разобраться  в  своих многочисленных ошибках и недостатках, которые  казались больше, чем они есть на самом деле. Старалась много говорить со всеми, найти понимание у Пима, но напрасно. Я должна была сама изменить  свое поведение так,  чтобы больше  не слышать со всех сторон упреков, вызывающих у меня лишь отчаяние и бессилие.
Во второй  половине года стало немного лучше,  я повзрослела, и  ко мне стали  относиться  иначе. Я тогда много думала,  начала  сочинять рассказы и пришла к выводу, что  должна стать независимой  от окружающих и не позволять им  раскачивать себя, как маятник  то в одну, то в другую  сторону. Я хотела сформировать себя сама,  по собственной воле.  Мне  тогда  стало ясно, что я вполне могу обойтись без мамы, и это открытие причиняло боль. Но еще больнее стало от того, когда я поняла, что и папе я никогда не доверяла. В общем, не доверяла никому, кроме себя.
Важное  событие этого года: мой сон  ... мечты о  мальчике, именно не о подруге, а о друге. Я также открыла  внутреннее счастье  и осознала, что мои веселье и легкомысленность напускные. Постепенно я стала спокойнее. Теперь я живу только Петером, потому что от него во многом зависит, что произойдет со мной дальше!
Вечером в постели я всегда заканчиваю молитву словами: «Благодарю  тебя за  все хорошее,  за любовь и красоту». Мне тогда становится  радостно,  и я думаю, что «хорошее»—это то, что мы в надежном укрытии, и что мы здоровы.
«Любовь» - это  о  Петере,  она еще мала и  непрочна, и  мы  оба не решаемся произнести  слова:  любовь,  будущее, счастье.  А  красота --  это весь мир, природа и вообще все, что есть на свете прекрасного.
И тогда я думаю не о горестях, а о том, как много в жизни радостного. В этом-то  мы с мамой и различаемся.  Если кто-то грустит, то  она дает совет: «Вспомни,  сколько вокруг горя  и  будь довольна, что многие  несчастья тебя миновали».  А  мой  совет  такой: «Иди  в  поля,  смотри на солнце,  любуйся природой. Ищи счастье в себе самой, подумай обо всем прекрасном,  что есть в тебе и мире и будь счастлива».
По-моему, мама  не  права.  Она говорит: радуйся,  что не страдаешь еще больше. А если эти страдания придут  потом? Тогда все пропало? Я считаю, что после любого  пережитого  горя  остается  что-то  хорошее, со  временем  это хорошее растет, и  так достигается своего рода равновесие. Если ты счастлив, то приносишь радость и другим. Тот, кто хранит веру и мужество, победит зло!
Анна Франк

Среда, 8 марта 1944 г.

Мы с Марго пишем друг другу записочки, ради шутки, разумеется.
Анна: Странно, что ночные события я вспоминаю обычно позже... Например, сейчас вдруг подумала, что господин Дюссель в последнюю ночь  ужасно храпел.
Сейчас,  без четверти три дня,  он  храпит снова, потому и вспомнила.  Когда ночью я встала в туалет, то намеренно шумела, чтобы он прекратил.
Марго: Что легче сносить храп или зевоту?
Анна:  Храп.  Если  пошуметь,  то  он  замолкает,  а  виновник даже  не просыпается.
То,  что  я не написала Марго, а  доверяю тебе:  мне очень часто снится Петер. Два дня назад мне снилось, что наша гостиная  превратилась в каток, и туда пришел маленький мальчик, которого я знала раньше; рядом  с ним  всегда была  сестра,  одетая в  типичное  для  катка  голубое  платьице. Я спросила мальчика,  как его зовут, и он ответил: «Петер». И  во  сне я удивилась: как много Петеров я знаю!
В другом сне  мы с Петером стояли в его комнате, у лестницы.  Я  что-то болтала,  а он поцеловал меня, но сказал, что любит меня не по-настоящему, и что я не должна  с  ним  флиртовать. Я была  так  рада, когда  проснулась  и поняла, что это не произошло на самом деле!
Сегодня ночью мне снова снилось, что мы целовались, но щеки Петера были другими,  чем в  первом сне: не нежными, какими они кажутся на вид, а  как у папы, то есть у мужчины, который уже бреется.

Пятница, 10 марта 1944 г.

Милая Китти!
Сегодня  я  поняла,  как  верна  пословица:  «Приходит  беда,  открывай ворота». И  Петер  только что  сказал  то же  самое. Сейчас расскажу о наших сегодняшних и, возможно, предстоящих неприятностях.
Во-первых, заболела Мип: она простудилась в церкви, на  свадьбе Хенка и Агги. Во-вторых, господин Кляйман еще не оправился от последнего желудочного кровотечения, и Беп сейчас одна в конторе. В-третьих, господин (имя называть не  буду) арестован.  Это  удар  не  только для  него  самого, но и для нас: благодаря ему мы получали картошку, масло и джем. У господина М. (назову его так) пятеро детей, все младше тринадцати лет, и еще один должен родиться.
Вчера вечером мы страшно испугались: кто-то постучал в соседнюю с нашей стенку. Мы как раз ужинали. К счастью, остаток дня прошел без волнений.
В последнее время  мне стало  неинтересно  описывать нашу  повседневную жизнь.  Я больше  занята  тем,  что  происходит  в моем  сердце. Пойми  меня правильно: я очень переживаю за господина М., но все же  в моем дневнике  не много места для него. Во вторник, среду и  четверг я с полпятого до четверти шестого была у Петера. Мы занимались французским и немного болтали. Я всегда радуюсь  нашим  коротким встречам, а главное,  мне кажется,  что Петеру  мой приход тоже доставляет удовольствие.
Анна Франк
 

Суббота, 11 марта 1944 г.

Дорогая Китти, В последнее время мне все не сидится  на месте:  то  и дело иду наверх, спускаюсь и поднимаюсь опять... Мне так нравится разговаривать с Петером, но боюсь  надоесть ему. Он  мне много  рассказывает: о прошлом, родителях, себе самом. Но мне этого недостаточно, и я постоянно себя  спрашиваю: вправе ли я желать большего? Раньше я считала  его  невыносимым,  и он так же думал  обо мне.  Сейчас  я  изменила свое мнение, но изменил ли и он  свое? Конечно, мы можем стать хорошими друзьями, и так мне будет легче сносить наше заточение.
Но хватит об этом. Ведь я  только им и занимаюсь, и не хочу втягивать тебя в свои переживания!
Анна Франк

Воскресенье, 12 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Чем дальше, тем хуже.  Со вчерашнего дня Петер на меня не  смотрит, как будто за что-то сердится. Я,  со всей стороны,  из-за  всех сил стараюсь  не смотреть на  него  и говорить с ним как можно  меньше.  Но  как  это трудно!
Почему он то приближается  ко мне, то отдаляется? Может, я преувеличиваю, он просто не в настроении, и завтра все будет нормально!
Самое трудное сейчас не показывать  своих мучений и вести себя как ни в чем  не бывало. Болтать,  помогать по хозяйству,  отдыхать и главное—быть веселой! Больше  всего сейчас  мне не хватает  природы  и возможности побыть одной так долго, как я этого захочу!
Ах, Китти, кажется, я  все  бросаю в одну кучу, но я совсем запуталась.
То мне его ужасно не хватает,  и я  не могу удержаться, чтобы не смотреть на него, а то я себя спрашиваю: на что он мне, собственно, сдался?!
День и ночь, всегда,  когда  я не сплю, меня не оставляют  вопросы: «Не чересчур ли ты пристаешь к нему? Не слишком  ли часто  ходишь наверх? Может, не в меру много говоришь о серьезных вещах,  которых он  не  хочет касаться? Можешь ты ему вовсе не нравишься, и  лишь вообразила весь сыр-бор? Но почему он  так  откровенен с тобой? А  может, он сам  потом об  этом жалеет?» И еще много других вопросов.
Вчера днем я так расстроилась из-за плохих новостей с воли, что заснула на  диване.  Мне хотелось забыться,  чтобы  не думать. Проспала до четырех и потом пошла к родителям. Было нелегко отвечать на мамины вопросы и объяснить папе, почему я вдруг заснула.  Я отговорилась головной болью, и  не солгала: моя голова, действительно болела ... как-то изнутри.
Обычные люди,  обычные девочки-подростки  сочли  бы меня  занудой из-за моих бесконечных  жалоб.  Что ж, они  правы, ведь я поверяю  тебе все, что у меня на сердце, зато потом до конца дня стараюсь быть решительной, веселой и самоуверенной, чтобы не терзаться бесконечными вопросами и сомнениями.
Марго очень добра со мной и явно рассчитывает  на мою откровенность, но я  просто не могу рассказать ей все.  Она воспринимает меня всерьез, слишком всерьез, много думает о  своей  безрассудной сестренке  и  спрашивает  себя: «Правдива ли она или разыгрывает комедию?»
Мы живем здесь слишком тесно,  и мне  не  хотелось бы видеть доверенную моих тайн ежедневно. Когда же распутается этот клубок мыслей, и ко мне снова придут мир и покой?
Анна

Вторник, 14 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Тебе, наверно,  интересно узнать, что  мы  сегодня будем есть, хотя мне самой эта тема ужасно наскучила. В настоящий момент внизу работает уборщица, а  я  сижу за  столом у Ван  Даанов, прижав к носу надушенный (еще до нашего заточения) носовой платок.
Ты, наверно, не понимаешь—о чем я, поэтому начну с начала. Поскольку поставщики наших продуктовых талонов арестованы,  у  нас совсем не  осталось масла. К тому же Мип  и Кляйман больны, и значит Беп  не может отлучиться из конторы за покупками. Настроение у нас  ниже среднего, и то же касается еды.
Сегодня утром  не  было ни капли масла или  маргарина. По утрам мы  едим  не жареную  картошку, а кашу, которую госпожа Ван  Даан варит на  молоке  -- из страха, что иначе мы умрем с голоду. На обед  намечалось картофельное  пюре, перемешанное с зеленой капустой (11). Вот зачем мне нужен носовой платок! Ты не   представляешь  себе,  как   отвратительно   пахнет  эти  слишком  долго хранившиеся продукты! Вся комната пропахла  смесью перезрелых слив, специй и гнилых яиц. Меня тошнит от идеи, что нам еще предстоит все это есть!
Кроме  того,  наша картошка  заболела странной болезнью,  и  приходится сжигать ее ведрами в камине. Мы развлекаемся  тем,  что гадаем, чем же она в точности  больна  и пришли  к  выводу,  что  это  смесь рака,  оспы  и кори.
Небольшое удовольствие  сидеть здесь на четвертом году  войны. Скорей бы все кончилось!
Сказать  по  правде,  еда не  так уж  меня  бы  занимала,  если  бы все остальное не было  так мрачно. В этом и беда: мы уже не в состоянии выносить однообразное  существование.  Сейчас я приведу мнение пяти взрослых о  нашем положении (дети не имеют  права голоса,  и  в  этот  раз  я не стала с  этим спорить).
Госпожа Ван Даан:
Работа поварихи мне уже давно наскучила, но сидеть сложа руки еще хуже. Вот  я  и  тружусь  на  кухне,  но должна  вам сказать:  готовить  без  жира невозможно, и я просто заболеваю от ужасных запахов.  А моя зарплата—лишь крики и неблагодарность. Я всегда была белой вороной и отдувалась за других.
А  война, по-моему,  стоит  на месте,  может, еще  и немцы  победят. Страшно боюсь,  что мы здесь умрем с  голоду, так  что не спрашивайте, почему у меня плохое настроение.
Господин Ван Даан:
Мне необходимо курить, курить, курить... Тогда все  не так страшно:  ни еда, ни политика, ни хандра Керли.  Впрочем, Керли славная женщина. Если нет курева, я становлюсь больным, и мне нужно мясо. Все тогда кажется скверным и беспросветным, и мы страшно ссоримся. До чего же глупа моя Керли!
Госпожа Франк:
Еда, конечно, не  самое  главное,  но я  так  мечтаю о  кусочке ржаного хлеба, и вообще ужасно хочу есть.  На  месте госпожи Ван  Даан  я  бы  давно положила конец  бесконечному курению ее супруга. Впрочем,  сейчас  мне самой необходимо затянуться, моя голова распухла от проблем. Ван  Дааны—ужасные люди. Англичане  совершают ошибку за ошибкой, война все продолжается. Хорошо хоть, что мы не в Польше.
Господин Франк:
Все  в  порядке, и я ни  в чем  не нуждаюсь. Успокойтесь  и  наберитесь терпения.  Дай-ка мне еще  картошки. Отложи  из моей порции немного для Беп.
Политика не стоит на месте, и мои ожидания самые оптимистические.
Господин Дюссель:
Я  должен  защитить диссертацию, все  подготовить к  сроку. Политикой я очень доволен, и уверен, что нас здесь не найдут. Я, я, я...!
Анна

Четверг, 16 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Ох, хоть ненадолго отвлекусь от мрачных предсказаний. А они сегодня так и сыплются: «Если то и то произойдет, нам не справиться.  А  если такой-то и такой-то заболеет, мы окажемся в  полной изоляции. И тогда...» Что тогда, ты наверно догадываешься, поскольку хорошо знакома с жителями Убежища.
Эти бесконечные «если» вызваны тем, что господина Куглера на шесть дней вызвали  на рытье окопов,  у  Беп  тяжелая  простуда, и вероятно, завтра она останется  дома, Мип еще  не  оправилась  от  гриппа,  а  у  Кляймана  снова кровотечение, сопровождаемое обмороками. Воистину скорбный список!
По нашему мнению, Куглер  должен был получить освобождение у  надежного доктора  и  предъявить  его  в  муниципалитете.   Складские  рабочие  завтра свободны,  и Беп  будет  в конторе  одна. Если  (снова  если) она  сляжет  в постель, мы должны быть тихи, как мыши, чтобы нас, чего доброго, не услышали на фирме «Кег». В  час  зайдет Ян  на  полчасика,  он у нас вроде  сторожа в зоопарке. От Яна мы впервые  за долгое время  услышали новости  из  большого мира. Надо было видеть, как жадно мы его слушали. Ни дать, ни взять картинка «Бабушка рассказывает».
Ян,  довольный благодарной  публикой, болтал без умолку, и  разумеется, прежде  всего --  о  еде. Сейчас, во время  болезни Мип  для него готовит их знакомая, госпожа  П.  Позавчера и вчера он ел морковь с  зеленым  горошком, сегодня  на  обед - бобы, а  завтра она  сделает  из картофеля и  оставшейся моркови пюре. Мы спросили, что говорит доктор о Мип.
«Доктор?! -- закричал Ян - Лучше не спрашивайте! Сегодня я позвонил ему с  просьбой  выписать  лекарство  против  гриппа. Ответила  ассистентка: ‘За рецептом  можно прийти  только в часы приема,  между  8  и 9  утра'. Если же ассистентку удается  убедить, что  грипп  тебя  совсем  доконал, к  телефону подходит сам врач. ‘Высунете язык и  скажите ааа, -- говорит он, - все ясно, по  вашему ааа я констатирую красное горло. Зайдите за рецептом и возьмите в
аптеке лекарство. До свидания!‘»  И больше  ничего не добьешься. Вот до чего дошли: лечат по телефону. Впрочем,  не будем упрекать  докторов,  у них ведь только две  руки, а от  больных нет  отбоя.  Но мы  посмеялись  от  души над
рассказом  Яна.  Представляю,  как  выглядит  комната  ожидания  у  доктора.
Недовольство против  бесплатных  пациентов теперь перекинулось на тех, кто с виду  как будто не болен. На них бросают взгляды, явно выражающие: «А  ты-то зачем явился сюда, пропустил бы вперед настоящих больных!»
Анна
 

Четверг, 16 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Погода такая чудесная, что и описать невозможно, я непременно поднимусь на чердак.
Теперь я поняла, почему Петер гораздо спокойнее меня. У него есть  своя комната,  где  он занимается, мечтает, думает и спит. А  я мечусь  из одного угла в другой. Никогда я не остаюсь одна в нашей общей с Дюсселем комнате. А мне так нужно иногда побыть одной! Ведь и из-за этого я все бегаю на чердак.
Там, да  еще  с тобой, Китти, я  могу быть самой  собой.  Но  не буду больше жаловаться, постараюсь быть сильной!
Внизу  никто  не видит моего смятения,  разве что замечают,  что я  все холоднее и надменнее с мамой, менее ласкова  с папой  и почти  не общаюсь  с Марго - я закрыта для всех. Я должна сохранять уверенный вид, чтобы никто не догадался,  какая  война  у меня в душе. Война желаний и  разума. До сих пор побеждал последний,  но первые все же берут перевес. Мне этого и  хочется, и страшно.
О, как ужасно трудно не открыться Петеру, но  я знаю, что начать должен он.   И  как  нелегко   из  снов   и   воображаемой  жизни   возвращаться  в действительность!  Да, Китти, твоя  Анна слегка не в своем уме, но я  живу в
безумное время и в ненормальной обстановке.
Единственное  утешение  для меня --  это то,  что я могу записать  свои мысли и чувства, иначе я бы просто пропала.
Но  что думает  Петер? Я  почти  уверена,  что  когда-то  мы откровенно поговорим  обо  всем. Думаю,  он что-то понял во мне, ведь  «внешняя»  Анна, которую  он знал до сих пор,  не может ему  нравиться. Его любовь к покою  и
согласию   никак  не  сочетаются  с  моей  непоседливостью.  Неужели,  он  - единственный на  земле,  кто заглянул  за мою  каменную  маску? Сумеет ли он понять, что скрывается  за ней? Кажется, в одной старой пословице говорится, что любовь вырастает из сострадания, и о том, что они неотделимы. Не обо мне ли это? Ведь я так часто жалела его, почти так же, как себя.
Я не знаю, совершенно не знаю, как найти  первые слова. И он,  конечно, не знает, ему всегда было трудно высказаться.
Может, лучше написать ему, но я не решаюсь. Ведь это так трудно!
Анна

Пятница, 17 марта 1944 г.

Мой бесценный друг, В самом деле, все наладилось. Простуда Беп не перешла в грипп, она лишь немного хрипит, а господину  Куглеру удалось получить освобождение от работ.
Все в Убежище вздохнули  с  облегчением.  И  все  здоровы! Только  я и Марго устали от наших родителей.
Не пойми меня превратно,  я все также сильно люблю папу. А Марго  --  и папу, и  маму, но мы  в нашем возрасте хотим  самостоятельности, а не вечной опеки.  Когда я  иду  наверх, меня  всегда  спрашивают,  что я там собираюсь
делать.  Следят,  чтобы  я  не ела много соленого,  а ежедневно  в  четверть девятого  мама спрашивает,  не пора  ли мне уже  готовиться  ко сну. Не могу сказать, что  нам многое запрещают, например,  читать  мы  можем практически все. Но постоянные замечания и вопросы надоели нам смертельно.
Кроме того меня раздражает привычка часто целоваться, сентиментальные и искусственные  прозвища, папина манера шутить на  тему туалета.  Короче, мне хотелось бы хоть какое-то  время  побыть  без  них,  а они этого  совсем  не понимают. Разумеется, мы не высказываем им наших упреков, да и какой смысл?
Марго вчера сказала:  «Стоит положить голову на руки или вздохнуть, так уже спрашивают—не болит ли голова или что-то другое. Никогда не оставляют в покое!»
Нам обеим тяжело  видеть, что  от нашего, такого теплого и гармоничного домашнего очага почти ничего не осталось! Но  это и  не  удивительно в такой ненормальной  ситуации. С нами обращаются, как с  маленькими детьми, а мы, в сущности, гораздо взрослее наших  сверстниц.  Пусть мне только четырнадцать, но я твердо знаю, что я хочу, кто прав и не прав, и имею собственное мнение, взгляды и  принципы.  И  как  ни  странно это звучит в  устах  подростка,  я чувствую  себя  уже  не  ребенком,  а  полноправным человеком, ни от кого не зависящем. Я знаю, что  в  спорах и дискуссиях я гораздо сильнее мамы, более объективно смотрю на вещи, не преувеличиваю все подобно ей, я более ловкая и организованная,  и поэтому (можешь смеяться над этим) чувствую себя  выше ее во  многих  отношениях.  Я могу  любить только  человека, которого уважаю  и которым восхищаюсь, а ведь ничего подобного к маме я не испытываю!
Все  будет  хорошо, только бы  Петер был  со мной,  как  раз им я часто восхищаюсь. Ах, он такой милый и симпатичный мальчик!
Анна Франк

Суббота, 18 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Одной  тебе  я рассказываю все  -- о себе и  своих чувствах. Поэтому  с тобой могу поговорить и о самых интимных вещах—о сексе.
Родители, да  и  вообще  все  взрослые относятся  к  этой  теме  весьма странно. Вместо того чтобы просто рассказать все девочкам и мальчикам, когда тем исполнилось двенадцать лет, они во время разговоров на эту тему отсылают их  из  комнаты  и  предоставляют самим  разбираться,  что  к  чему.  Потом, обнаружив, что дети посвящены в тайну, родители продолжают молчать, пребывая в  убеждении, что дети знают  слишком  много или напротив --  слишком  мало.
Лучше бы наверстали упущенное и спросили, что именно тем известно.
Для  родителей  это,  действительно,  серьезный  вопрос,  но я  больших проблем не вижу.  Они думают, что  их семейная жизнь потеряет в глазах детей свою чистоту  и святость, если те узнают, что чистота—чаще всего обман. Я же считаю,  что  совсем не  страшно, если мужчина вступает в  брак, имея уже какой-то опыт, да и как это может повредить браку?
Когда  мне  исполнилось  одиннадцать,  мне  рассказали  о  менструации, точнее, о технической стороне, но не о том, что она означает. В двенадцать с половиной  я  узнала   больше  благодаря   Джекки:   та   оказалась  гораздо просвещеннее меня.  Как живут  мужчина  с женщиной, я  уже  знала  раньше— просто  чувствовала интуитивно, хотя  все это казалось  мне  странным. Когда Джекки подтвердила мои мысли, я была очень горда за свою интуицию!
То, что дети рождаются не из живота, я тоже услышала от Джекки, которая так прямо и сказала: «Где плод зарождается, оттуда и выходит». О девственной плеве  и других  деталях мы  прочитали в анатомическом  справочнике. Я знала также, что  беременности можно избежать, но  не  имела понятия, как  именно.
Здесь, в  Убежище папа  рассказал о проститутках.  Но  если собрать  все мои знания, то есть еще вопросы, на которые я не знаю ответа.
Если мама не объясняет детям все  ясно и доступно, то они узнают правду по частичкам, и это плохо.
Хотя  сегодня суббота, я не грущу, потому что  я  сидела  с Петером  на чердаке! Я закрыла глаза и мечтала—так чудесно...
Анна Франк
 

Воскресенье, 19 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Вчерашний  день был для меня очень важным. После обеда все  шло сначала своим чередом. В пять я поставила варить картошку, и тут мама попросила меня отнести Петеру кусочек  кровяной  колбасы.  Я, было,  отказалась,  но  потом все-таки пошла.
Петер не захотел  колбасу, что меня расстроило - мне все  казалось, что он  не может забыть ссоры о недоверии. Мне вдруг стало  невыносимо горько, я молча  отдала  маме  блюдце  и   побежала  в  туалет,  чтобы  выплакаться  в
одиночестве. И я  решила все  же поговорить с Петером.  Перед  едой  не было никакой возможности, потому что мы вчетвером разгадывали кроссворд. Но когда мы уже садились за стол, я успела шепнуть ему:
- Петер, ты будешь вечером заниматься стенографией?
- Нет.
- Тогда я хотела бы поговорить с тобой.
- Хорошо.
После мытья посуды  я пошла  в его комнату. Первое, что я спросила—о кровяной колбасе, не из-за прошлой ли ссоры он  отказался от нее? К счастью, причина была не в этом, хотя Петер  сказал, что так просто не уступает. Было очень жарко, и мое лицо раскраснелось.  Поэтому  я, после  того как  занесла Марго воду, снова  поднялась наверх: на чердаке можно  хоть немного глотнуть свежего  воздуха. Ради  приличия  я  сначала постояла у окна  Ван Даанов, но очень быстро подошла к Петеру. Мы стояли  по обе стороны открытого окна:  он слева, я—справа. Гораздо легче говорить у окна, в полутьме, чем при ярком свете.  По-моему, и  Петер думает так  же. Мы  столько всего рассказали друг другу, так много, что повторить все невозможно. И это было так замечательно, это был мой самый прекрасный вечер в  Убежище. Все-таки коротко перечислю, о чем шел разговор.
Сначала  о ссорах и о том, что я сейчас иначе отношусь  к ним.  Потом о нашем непонимании с родителями. Я говорила о маме, папе, Марго и себе самой.
В какой-то момент он спросил:
- Вы всегда целуетесь, когда желаете друг другу спокойной ночи?
- Разумеется, и ни один раз! А в вашей семье это, кажется, не принято.
- Нет, я почти никогда никого не целовал.
- А как же в дни рождения?
- Ну, тогда - естественно.
Мы  еще  поговорили  о  том,  что  оба  не  доверяем   нашим  родителям по-настоящему. И что его  папа  с мамой очень любят друг  друга  и хотели бы больше  близости с  Петером,  а он  этого  как  раз не  хочет. Что  если мне грустно, я плачу  в постели,  а  он поднимается в мансарду и выкрикивает там ругательства. И что мы с Марго только сейчас лучше узнали друг друга, но все равно не очень откровенны, потому  что слишком часто вместе. И так обо  всем --  о доверии, чувствах и нас  самих.  Он  был  таким,  каким  я его  всегда представляла, и каков он на самом деле!
Мы вспоминали прошлое  - 1942 год - что мы были тогда совсем  другими и не выносили друг друга. Я казалась ему слишком шумной и назойливой, а он мне -- вовсе не стоящим внимания. Я не понимала, почему  он не флиртует со мной.
А сейчас  очень  рада,  что  этого не было. Он заговорил  о  своей  привычке уединяться.  Я  ответила,  что  его  стремление  к  покою  и  тишине  и  моя непоседливость не так  уж  противоречат друг  другу. Я  ведь тоже люблю быть одна, что мне  почти никогда не удается,  вот только  с  дневником. И что  я прекрасно  знаю,  как надоедаю  другим,  особенно  господину Дюсселю.  Петер признался,  что очень рад, что мои  родители скрываются  здесь с детьми. И я рада, что он здесь. Я сказала, что теперь лучше понимаю его замкнутость, его проблемы с отцом и матерью, и буду стараться помогать ему во время ссор.
- Да ведь ты и так мне помогаешь!
- Чем же? -- спросила я удивленно.
- Своей жизнерадостностью!
Это было самое лучшее  из того, что я  услышала  от него до сих пор. Он также сказал, что я совсем не мешаю ему, когда прихожу, и он напротив  очень рад.  А  я  объяснила, что  все  детские прозвища  со стороны мамы  и  папы, бесконечные ласки и поцелуи вовсе не означают взаимного доверия. Мы говорили о  независимости,  дневнике,  одиночестве,  различии  внешней  и  внутренней сущности человека, о моей маске и так далее.
Это  было чудесно, теперь я знаю, что он любит меня, как друг, и  этого пока довольно. У меня  нет слов, так  я рада и благодарна. Ах, Китти, прости меня за сбивчивый стиль, я просто писала, не задумываясь.
У  меня сейчас чувство, что мы с Петером делим  тайну. Когда он смотрит мне  в  глаза  и улыбается,  что-то вспыхивает  во мне.  Я  надеюсь, что это сохранится, и мы еще много славных часов проведем вместе.
Твоя счастливая и благодарная
Анна

Понедельник, 20 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Утром Петер спросил  меня, зайду ли я  к нему сегодня, и прибавил,  что ему абсолютно не мешаю,  и  в  его  комнате достаточно  места для  двоих. Я, ответила, что не могу приходить каждый день: это не нравится взрослым. Но по мнению  Петера, я не  обязана с этим  считаться. Я сказала тогда,  что люблю приходить  к нему по субботним  вечерам,  и попросила  всегда звать  меня  в полнолуние.  «Тогда  мы  спустимся  вниз,  -  сказал  Петер, - оттуда  лучше наблюдать за луной».  Я  с этим согласилась, ведь воров  я уже боюсь гораздо меньше.
Но мое счастье не безоблачно: мне кажется, что Петер уже давно нравится Марго. Не знаю, насколько она к нему неравнодушна,  но часто  чувствую  себя виноватой. Может, ей  тяжело и больно каждый раз, когда я  встречаюсь с ним.
Удивительно,  что она ничем себя не  выдает, я  уверена,  что сама с ума  бы сошла от ревности. А Марго только убеждает  меня, что жалеть ее не надо. «Но ведь нехорошо получается, что ты оказываешься в стороне», - сказала я ей. «Я к этому привыкла», - ответила она с какой-то горечью. С Петером я не решаюсь этим  поделиться,  может,  когда-то  позже,  а  пока  нам  так  много  нужно рассказать  друг другу! Вчера мама слегка шлепнула меня и  должна признаться --  заслуженно.  Я,  действительно,  слишком  далеко  зашла в  холодности  и дерзости  по  отношению  к  ней.  Что  ж,  постараюсь  несмотря  ни  на  что сдерживаться и быть любезной!
Мои отношения с Пимом уже  не такие теплые, как раньше. Он старается не обращаться  со  мной,   как  с  маленьким  ребенком,   но  стал  холодным  и равнодушным.  Посмотрим, к  чему  это приведет!  Он пригрозил  не давать мне дополнительных  уроков,  если  я  не  буду  выполнять  заданий  по  алгебре.
Интересно, насколько серьезны его  намерения.  Впрочем, я бы с удовольствием начала заниматься, только вот никак не получу новый учебник.
На сегодня достаточно, не могу удержаться, чтобы не смотреть на Петера, и чувства буквально переполняют меня!
Анна Франк Вот доказательства великодушия  Марго. Это письмо я получила от нее  20 марта. Анна, когда  я вчера сказала, что  не ревную, то была откровенна только наполовину. Хотя  я в самом  деле не ревную ни  тебя, ни Петера, мне немного грустно, что я  пока не встретила и,  наверно,  не скоро встречу человека, с которым могла бы  делить свои мысли и  чувства. Но именно поэтому я от  души рада  за вас  - что вы  можете  довериться друг другу. Ведь  тебе не хватает здесь многого из того, чем человек должен обладать бесспорно и естественно.
С  другой  стороны,   я  убеждена,  что   не  смогла  бы  по-настоящему подружиться с  Петером.  Чтобы быть с кем-то  откровенной, я  должна сначала близко  сойтись  с  этим человеком  и  почувствовать,  что  он  меня  хорошо понимает, без лишних слов. Такой человек должен стоять духовно  гораздо выше меня, что я не могу сказать о Петере. А для тебя это, возможно, именно так и есть.
Пожалуйста, не думай, что я чувствую себя обделенной, это не правда.  А вы с Петером только много выиграете от общения друг с другом.
Мой ответ:
Милая Марго,
Ты написала очень хорошее письмо,  но оно  не успокоило меня  до конца.
Между мной и Петером еще совсем нет  того доверия, о котором ты пишешь. Но у темного  открытого  окна  можно  сказать друг другу  больше,  чем при  ясном солнечном свете. И о  чувствах легче говорить  шепотом, чем разглашать их на весь мир. Я думаю, что ты  привязана к Петеру,  как сестра, и не меньше меня хотела  бы помочь ему. Может,  ты ему и  действительно  поможешь, хоть и нет между вами настоящей  дружбы.  Я считаю, что откровенность должна исходить с обеих сторон и думаю, что в этом причина того, что мы с папой так разошлись.
Давай не будем  больше говорить об  этом, а  если ты еще что-то  хочешь сказать, то  лучше напиши  мне: так объясняться гораздо легче. Ты не знаешь, как  я  восхищаюсь  тобой и надеюсь хоть что-то  перенять от папиной и твоей доброты—вы с ним в этом так похожи.
Анна.

Среда, 22 марта 1944 г.

Милая Китти, Вот какой ответ я получила от Марго:
Дорогая Анна,
После  твоего  вчерашнего письма я все еще подозреваю, что  ты во время общения или занятий с  Петером испытываешь угрызения совести. Для  этого нет причин. Конечно, где-то есть человек,  который заслуживает  мое доверие,  но это в любом случае не Петер.
Возможно, ты права в том, что Петер для меня что-то вроде брата, но ...
младшего  брата.  Наши  чувства,  подобно  щупальцам,  тянутся  друг к другу вслепую,  чтобы,  возможно, соприкоснуться когда-то, как брат  и сестра.  Но если  это  и произойдет, то не  скоро. Так что,  не надо  жалеть меня. Лучше радуйся своей новой дружбе.
Между  мной  и Петером сейчас как  нельзя  лучше.  И  кто знает, Китти, может, здесь, в Убежище возникнет  большая, настоящая любовь. Значит, не так нелепы были шутки  о том, что нам  с  Петером придется пожениться,  если  мы останемся здесь надолго. Но о замужестве с ним я совсем не думаю. Я не знаю, каким  он станет, когда повзрослеет, и достаточно  ли мы тогда  будем любить друг друга.
То, что и  Петер меня любит, я уже убеждена, какого бы вида не была эта любовь.  Может, он просто  нашел  во мне хорошего товарища,  или я привлекаю его, как девочка, или он ищет во мне сестру—не знаю. Когда он сказал, что я  помогаю  ему  переносить стычки  его родителей, я  была  ужасно  рада,  и поверила  в нашу дружбу. А  вчера спросила его: а  что, если  бы здесь  была целая дюжина Анн, и все приходили к нему. Он ответил: «Если бы они все были, как ты, то это совсем неплохо!» Он всегда  очень мил со мной, и думаю, он, в самом деле, радуется нашим встречам.  Французским он,  между прочим, занялся усердно и учит его даже в постели до четверти одиннадцатого.
О,  когда  я  вспоминаю тот субботний вечер, наши  слова  и  голоса, то впервые довольна собой. Я уверена, что и сейчас сказала бы то же, что тогда, а  такое чувство  у меня бывает редко.  Он такой красивый, когда  смеется, и еще,  когда  задумывается.  Он  вообще  очень  хороший, добрый  и  красивый.
По-моему, его ошеломило то, что я оказалась  не этакой легкомысленной Анной, а  таким  же мечтательным  человеком, как  он  сам,  и с  не  меньшим числом проблем!
Вчера после  мытья посуды я ждала, что он  позовет меня  наверх. Но  он ничего не сказал. Я ушла к себе,  а он спустился вниз, чтобы позвать Дюсселя слушать радио, потом возился в ванной и, так  и  не дождавшись Дюсселя, ушел наверх. Я слышала,  как он сначала все ходил по комнате, и довольно рано лег спать.
Я была очень неспокойной весь вечер,  то и дело  бежала в ванную, чтобы сполоснуть лицо  холодной водой. То бралась  за чтение, то  проваливалась  в мечты, смотрела на часы,  ждала,  ждала, ждала  и прислушивалась, что делает он. Когда  я услышала, что он лег, то почувствовала себя бесконечно усталой.
Сегодня  вечером мне надо  купаться, а  что  будет  завтра? И еще  так долго ждать!
Анна Франк

Мой ответ:
Милая Марго,
Сейчас самое лучшее для меня—это ждать. Думаю, что очень скоро между мной и Петером решится: будет ли все по-старому или  иначе. Я сама не знаю и не загадываю. Но  в одном уверена: если  мы заключим дружбу, я расскажу ему, что  ты  тоже очень его любишь  и  всегда готова  ему помочь.  Ты,  конечно, против,  но  меня  это не волнует.  Что Петер  думает о  тебе, не  знаю,  но обязательно спрошу его об этом. Конечно, плохих мыслей у него не может быть, наоборот!  Зайди  спокойно  на чердак,  когда  мы  там  вдвоем, ты  точно не помешаешь, потому что у нас с ним  молчаливый договор: откровенные разговоры только вечером, в темноте.
Будь  сильной.  Я тоже  стараюсь, хотя это не всегда легко. Твое  время придет скорее, чем ты думаешь.
Твоя Анна
 

Четверг, 23 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Практические  проблемы  более или менее разрешились.  Наших поставщиков карточек освободили из тюрьмы—к счастью!
Мип со  вчерашнего  дня  снова  с  нами, но ее  супруг заболел:  озноб, температура, в общем, типичные симптомы гриппа. Беп лучше, хотя еще кашляет, а Кляйману долго придется сидеть дома.
Вчера  недалеко от нас  сбили самолет. Летчики  спаслись,  выпрыгнув  с парашютами, а сам самолет  упал  на школу, где  в тот момент не было  детей.
Последствия: небольшой пожар  и несколько жертв. Немцы пытались еще стрелять в спускавшихся летчиков,  наблюдавшие за этим  амстердамцы были в  ярости от такого низкого поступка. Мы, точнее наши  дамы, перепугались до смерти. Я не выношу стрельбы.
Теперь о себе. Когда я  вчера пришла к Петеру, то наш разговор каким-то образом  перешел  на тему  секса.  Я  уже давно  собиралась  спросить  его о некоторых вещах  -- он много знает.  Он был очень удивлен, когда  я сказала, что взрослые ни мне, ни Марго ничего не объяснили.  Я много говорила о себе, Марго, маме и папе и призналась,  что в последнее время  не решаюсь задавать интимных вопросов.  Петер предложил  тогда просветить меня, за  что  я  была благодарна.  Он объяснил,  как нужно предохраняться,  после  чего я решилась спросить:  как  мальчики замечают, что они  стали взрослыми. Он  сказал, что подумает, как  лучше  объяснить,  и расскажет мне  вечером. Я  передала  ему историю Джекки  и сказала, что девочки беспомощны  перед  сильными  парнями.
«Ну, меня-то ты можешь не бояться», - ответил он.
Вечером, когда я пришла,  он объяснил мне—о мальчиках. Я чувствовала себя немного  неловко,  но  все же хорошо,  что мы поговорили об этом.  Ни с одним другим мальчиком я  не могла бы обсуждать такие интимные  вопросы, так
же, как и он—с другой девочкой. Он снова рассказал мне о предохранении.
А вечером мы с Марго болтали в ванной о Браме и Трейс.
Утром произошел  неприятный эпизод. После завтрака Петер  жестом позвал меня  наверх.  «Ты,  однако, сыграла со  мной злую шутку, -  сказал он, -  я слышал, как ты вчера секретничала с Марго. Почему бы не развлечь ее тем, что ты узнала от Петера!»
Я  была  потрясена  и  всеми силами  попыталась  убедить  его,  что  он заблуждается. Его можно понять: откровенность, далась ему, конечно, нелегко, а теперь он решил, что я ею так воспользовалась...
«О нет, Петер, - сказала я, -- так низко  я  бы никогда не поступила. Я пообещала  молчать об  этом  и  сдержу  обещание. Притворяться,  разыгрывать доверие, а  потом  предавать  -- это совсем не смешно,  а просто  скверно. Я ничего не рассказала, веришь мне?»
Он убедил меня, что верит, но я должна еще раз поговорить с  ним. Целый день только об этом и думаю. Хорошо хоть,  что  он сразу выложил, что у него на душе, представляю, каково было бы терзаться подозрениями и молчать. Милый Петер!
Теперь я должна и буду все ему рассказывать!
Анна

Пятница, 24 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Часто по вечерам  я поднимаюсь наверх, чтобы в комнатке Петера вдохнуть свежего  вечернего воздуха.  В  темноте  гораздо  легче начинаешь  серьезный разговор, чем когда солнце светит  тебе в лицо. Уютно сидеть  рядом с ним на стуле и смотреть в окно. Ван Дааны и  Дюссель  изощрятся  в колкостях, когда видят,  что я собираюсь  на чердак. Например, «Аннина вторая родина»,  «Будь осторожна с мужчинами» или «Вечером в темноте принимать юную  даму?». Петеру на удивление  удается  сохранять  присутствие  духа при подобных замечаниях.
Маму, кстати, тоже мучает любопытство,  и она непременно  спросила бы, о чем же  мы  с Петером  беседуем, если бы  не боялась,  что я решительно откажусь отвечать. Петер  уверяет,  что взрослые просто  нам завидуют, потому что  мы молоды и игнорируем их мнение.
Иногда Петер приходит за мной вниз, но  от этого мне  лишь неловко: он, хоть и настроен твердо, но ужасно краснеет и путается  в словах. Как я рада, что почти никогда не краснею: это, по-моему, приносит кучу неудобств.
Очень  жаль, что  Марго  сидит внизу,  в то время как я  у  Петера.  Но поделать с этим ничего нельзя. Конечно, она может подняться к нам наверх, но боюсь, что почувствует себя лишней—пятым колесом в телеге.
Все только и говорят, что о нашей внезапной дружбе. Уж не знаю, сколько раз за столом обсуждались возможные  свадьбы в Убежище  на тот случай,  если война продлится еще  пять лет. Ну, а  как мы  относимся к этому пустословию?
Нас оно мало трогает, ведь все это чепуха. Неужели мои родители забыли  свою собственную юность? Вероятно, да, поскольку они всегда серьезно воспринимают наши шутки, и смеются, когда мы серьезны.
Как будет  дальше, не знаю  -  пока мы не  можем  наговориться. Но если между нами все будет хорошо, то нам не нужно будет непременно  говорить друг с другом, когда мы  вместе. Только  бы верхние не мешали! Ко мне  они  и так относятся с предубеждением.  Конечно,  мы с Петером  никогда не расскажем, о чем  говорим.  Представь  себе,  что  они  узнают,  какие интимные  темы  мы затрагиваем!
Мне  бы очень хотелось  спросить  Петера,  знает  ли он,  как  устроены девочки.  По-моему,  у  мальчиков  все  гораздо   проще.  На  фотографиях  и скульптурах  обнаженных мужчин можно все хорошо  рассмотреть,  а у женщин— нет. У них половые органы (так, кажется, они называются) располагаются между ног. Я думаю, что он еще никогда не видел девочку вблизи и я, честно говоря, тоже нет.  В самом деле, мальчики  устроены проще. Но как же разъяснить ему?
То,  что он не имеет ясного представления об этом, я заключила  из его слов.
Он  говорил  что-то о шейке матки, но ведь это находится внутри,  а  снаружи совсем  не видно.  Все-таки жизнь—штука странная. Когда я была маленькой, то ничего не знала о внутренних  половых  губах, ведь они не  заметны.  И  я думала,  что  моча  выходит из  клитора  --  вот смешно! А  когда  я у  мамы спросила,  для чего  нужен  клитор, она  ответила, что  не знает. Глупо, как всегда.
Анна

Суббота, 25 марта 1944 г.

Дорогая Китти, Если ты меняешься, то замечаешь это, когда изменения  уже  произошли. Я изменилась  совершенно,  во  всем:  в  моих  воззрениях,  взглядах на жизнь, внешности,  мыслях... И могу уверено сказать: в  лучшую  сторону. Я тебе уже рассказывала,  как труден  был  для  меня  переход от  беззаботной  жизни, в которой все мной восхищались, в  безжалостную действительность с взрослыми и их  попреками.  Мама и  папа  во  многом  виноваты.  Раньше, дома, они  меня баловали, и это было, конечно, очень приятно. А  здесь они даже  не пытались понять меня.  И  еще: не  соглашаясь  с Ван Даанами и ссорясь с ними, они не должны были вовлекать меня во все это и уверять, что они сами  всегда правы, а те -  нет.  Прошло значительное время, пока мне не  стало ясно, что каждая сторона права только наполовину. Сейчас я поняла, сколько мы все - и старые, и  молодые  -  совершили промахов.  Самая  большая  ошибка  папы и  мамы  по отношению  к Ван Даанам в  том, что они никогда не говорят  с  ними открыто, по-дружески (пусть и  настоящей  дружбы между  ними не  было и нет).  Мне бы очень хотелось жить здесь  в мире, без ссор  и  сплетен. С папой и Марго это нетрудно, а с мамой другое дело, поэтому хорошо, что она меня нередко ставит на  место.  Можно  заручиться  расположением   господина  Ван   Даана,  если внимательно слушать его, не  возражать и главное на все его шутки  и подвохи отвечать новой шуткой. С госпожой Ван Даан вполне можно сладить, если быть с ней откровенной и признавать свои ошибки. Ведь она прямодушно раскаивается в собственных и весьма многочисленных погрешностях. Я точно знаю, что она  уже давно не  так плохо думает обо мне, как  в  начале.  И  это  благодаря  моей правдивости и  отсутствию  привычки  льстить  другим. Будучи честной,  можно многого достичь, сохранив при этом достоинство.
Вчера госпожа  Ван Даан  завела со  мной  разговор  о рисе, который  мы выделили господину Кляйману: «Мы даем, даем и еще раз  даем. В конце концов, я решила: довольно. Господин Кляйман всегда может, если постарается, достать себе  рис.  Почему мы  должны  отдавать  все из наших  запасов? Ведь нам это необходимо самим».
«Нет,  госпожа,  --  ответила я, --  вы  не  правы.  Господин  Кляйман, наверно, и  может  достать  рис, но у него до этого  не  доходят руки. Мы не вправе  судить наших  помощников и  должны всегда  давать им  то, в  чем они нуждаются, и без чего мы сами в данный момент можем обойтись. Мисочка риса в неделю для нас ничто, нам ее вполне заменят бобы».
Госпожа Ван Даан со мной не согласилась, но признала, что  можно судить так, как я.
Впрочем,  достаточно  об  этом.  Я не  всегда уверена  в  себе и  часто сомневаюсь, но все еще придет! О да! Особенно сейчас, когда мне так помогает Петер!
Не знаю, как сильно  он меня любит, и  дойдет ли между нами когда-то до поцелуя, Но ни в коем случае не хочу его торопить. С папой я говорила о том, что в  последнее  время часто  бываю у Петера, и  спросила,  как он  к этому относится. Конечно, он ответил, что хорошо!
Петеру  я  с  легкостью  рассказываю  то,  в чем раньше  никогда бы  не призналась.  Например, что  у  в  будущем  хочу писать.  Даже если не  стану писательницей, то все  равно всегда буду  писать наряду с моей  профессией и другими делами.
Я не богата деньгами или другими ценностями, не  красива, не умна и  не талантлива,  но я  буду счастливой! У меня хороший характер, я люблю  людей, доверяю им и хочу, чтобы они тоже были счастливы!
Твоя верная Анна Франк.
День опять прошел впустую,
Превратившись в тьму ночную.
(Так  было несколько неделю  назад, но  сейчас все иначе.  Поскольку  я очень редко сочиняю стихи, то решила эти записать).
Анна

 
 
 
 
 
 
 
 
   
<< стр. 1 2 3 4 >>  

 

Это место для Вашего баннера!

 

 
 
 
 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 
     
Малышам
Азбуки
Азбука онлайн
Азбука Е.М. Бём
Азбука А. Бенуа

Учимся счету
Цифры онлайн

Обучающие пособия в картинках
Овощи
Фрукты
Ягоды
Птицы
Насекомые
Обувь

Библиотека онлайн
"Рукавичка"
"Касьянка, Том и Плут"
"2 жадных медвежонка"
"Репка"
"Бабушка, внучка да курочка"
"Чудесные лапоточки"
"Слонёнок и письмо"
"Про козлёнка, который умел считать до 10"
"Привередница"
"Маша и медведь"

Методические обучающие пособия в картинках
Времена года
Времена года (бонус: цветочные феи в работах Сесили Мэри Баркер)

Знакомимся с Английским языком
Цветочный алфавит от Сесили Мэри Баркер

Конкурс
Моя знакомая фея

Постарше

Хочу всё знать
Космос
Cеверное сияние
Фото-дайджест 1 - поверхность земли из космоса
Фото-дайджест 2 - интересные фото космоса и планет
Немного о Луне.
Пословица в картинках
Поговорка в картинках
Пословицы о России, о Родине
Пословицы и поговорки и их толкование (значение)
100 японских пословиц и поговорок
Задания для самостоятельной работы:
Растолкуйте значение предложенных русских пословиц
Подберите русский аналог к японской пословице
Кремль
Оружейная палата
Исторические виды Кремля

Компьютерная грамотность
Компьютер в картинках
Словарь компьютерных терминов
 Интернет - словарь
Правила работы за компьютером
Осторожно! Интернет!

Английский язык
"Эльфийский " алфавит с Лорен Миллс

Конкурс
"Золушка"

Общая история
Историческая оловянная миниатюра

Техника и технологии
Термины и их значение
Металлургия в фотографиях
Как делают DVD-диски

Библиотека онлайн
"Бобик в гостях у Барбоса"
"Рифмы матушки Гусыни"
"Зоки и Бада"
"Ёжик в тумане"
"Кладовая солнца"
"Сказки" В.В. Бианки
"Золушка"
Адыгейские народные сказки
Маяковский для детей
Лесков "Неразменный рубль"
Коллекция иллюстраций к сказке "Золушка"

Обучающие пособия в картинках
Электрические приборы
Электрические приборы бытовые
Солнечная система
Космос

Большим

Юридический ликбез

Конституция Российской Федерации
Всеобщая ДЕКЛАРАЦИЯ прав человека
Основные государственные законы Российской Империи

Словари
Словарь эпитетов русского языка
Словарь компьютерных терминов
 Интернет - словарь
Словарь церковных терминов

Религии мира
Интересная статистика

Конкурс
Видеомы
Журавли

Английский язык
Название цветов (спектральных) в английском языке

Техника и технологии

Термины и их значение
"Ковчеги"
Дайджест - экологичные технологии 2010
Катамаран на солнечной тяге.
Дайджест № 1 2011
История бронежилета

Библиотека онлайн
Андрей  Андреевич Вознесенский
Евгений Александрович Евтушенко
Расул Гамзатов
В.Шефнер "Лачуга должника"
Н.Лесков "Очарованный странник"
 Законы Мёрфи

Математика
История математики
Математика Эшера

Россия - наша Родина

Русский язык
Старославянские алфавиты
Древнерусские рукописные книги
Словарь эпитетов русского языка
Словарь церковных терминов
Лох, мымра и другие.
История буквы ё.
Памятники старославянской письменности.
Библеизмы в нашей речи.

2011 - Год Российской космонавтики
Впервые в мире - даты и факты
Космонавт №1
Гагарин - фотогалерея
Документы о первом полете человека в космос
Музей РКК "Энергия" им. С.П. Королева
Мемориальный музей КОСМОНАВТИКИ
Первый искусственный спутник земли

Исторический костюм
Одежды Русскаго государства Солнцев Федор Григорьевич

Законодательные акты
Конституция Российской Федерации

Конкурс
Видеомы
Журавли

Красная книга России
Что такое "Красная Книга"
"Красная книга" в рисунках В.Горбатова

Библиотека онлайн
Андрей  Андреевич Вознесенский
Евгений Александрович Евтушенко
Расул Гамзатов
Н.Лесков "Очарованный странник"
"Кладовая солнца"

Великая Отечественная

Герои Великой Отечественной Войны
Галерея

Фронтовые фотокорреспонденты
Альперт Макс Владимирович
Кинеловский Виктор Сергеевич
Кудояров Борис Павлович
Струнников Сергей Николаевич
Халдей Евгений Ананьевич
Трахман Михаил Анатольевич
Редькин Марк Степанович
Кнорринг Олег Борисович

Плакаты ВОВ
Галерея

Библиотека онлайн
Дневник Анны Франк

Мир вокруг нас

С миру по нитке
Печальные истории с хорошим концом
Изобретения, пришедшие от природы
Фото необычных и забавных животных от "The Telegraph"
Макрофотографии грибов плесени


Экология
«Картины разрушения в абстрактном стиле»
Борьба с разливом нефти в Китае фоторепортаж
Репортаж из нашей АРКТИКИ
Ветромобиль

Что такое, кто такой
Что такое радуга
Что происходит внутри яйца фоторепортаж

Художественная школа

Каллиграфия
История и развитие
Шедевры каллиграфии
Николай Семёнович Самокиш (1860-1944)

Искусство плаката
История плаката
Дореволюционный Российский плакат

Конкурс
Каллиграфия

Своими руками

Мастера
Дворцы - скворечники.

Делаем сами
Делаем туес из бересты - сами
Делаем скворечник

Библиотека онлайн

Малышам
"Рукавичка"
"Касьянка, Том и Плут"
"2 жадных медвежонка"
"Репка"
"Бабушка, внучка да курочка"
"Чудесные лапоточки"
"Слонёнок и письмо"
"Про козлёнка, который умел считать до 10"
"Привередница"
"Маша и медведь"

Постарше
"Бобик в гостях у Барбоса"
"Рифмы матушки Гусыни"
"Зоки и Бада"
"Ёжик в тумане"
"Кладовая солнца"
"Сказки" В.В. Бианки
"Золушка"
Адыгейские народные сказки
Маяковский для детей
Лесков "Неразменный рубль"
Коллекция иллюстраций к сказке "Золушка"

Большим
Андрей  Андреевич Вознесенский
Евгений Александрович Евтушенко
Расул Гамзатов
В.Шефнер "Лачуга должника"
Н.Лесков "Очарованный странник"
 Законы Мёрфи

Великая Отечественная
Дневник Анны Франк

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 
©03.12.2010-12 Арсланова Элла.
Главная
Проект "Шанс"
Контакты
Помочь проектy
Новое на сайте
Моя страничка
Магазин
Rambler's Top100 Бесплатный анализ сайта
 
Сайт управляется системой uCoz